На берегу Тенистого Ручья [На Тенистом ручье]
Шрифт:
Он накинул им на рога веревку и вывел из хлева. Они медленно пошли за ним вниз по склону, потом по тропе через заросли камыша на пологий берег ручья. Лора шла следом. Волы ступали неуклюже, у них были большие раздвоенные копыта, а носы широкие и мокрые.
Пока папа привязывал волов к яслям, Лора ждала снаружи. Потом они вместе пошли в землянку.
— Папа, — спросила тихонько Лора, — а Пэт с Пэтти и вправду хотели отправиться дальше на Запад?
— Да, Лора, — ответил папа.
— Ох, папа, — сказала она, и голос у нее задрожал. —
Папа ласково взял ее руку в свою большую ладонь и сказал:
— Мы должны делать все, что можем, Лора, и не жаловаться. Все, что приходится делать, надо делать с радостью. И когда-нибудь у нас опять будут лошади.
— А когда, папа? — спросила она, и папа ответил:
— Когда соберем первый урожай пшеницы.
Они вошли в землянку. Мама была веселая, Мэри и Кэрри сидели умытые и причесанные, а комнатка сияла чистотой. На ивовых прутьях были приготовлены постели, а на столе ждал ужин.
После ужина все уселись у двери на тропинке. Папа и мама сели на ящики, Кэрри устроилась у мамы на коленях и задремала, а Мэри и Лора сидели прямо на тропе, свесив ноги вниз. Джек трижды обернулся вокруг себя и лег, уткнувшись мордой в Лорины колени.
Все молчали, глядя туда, где за ивами, на другом берегу ручья, за бескрайней прерией, далеко-далеко на западе садилось солнце.
Наконец мама глубоко вздохнула и сказала:
— Тут так тихо и спокойно. Ночью нас не разбудит ни вой волков, ни вопли индейцев. Я уж и не припомню, когда в последний раз чувствовала себя в безопасности.
Ей ответил неторопливый голос папы:
— Да, мы в полной безопасности. Тут с нами ничего не случится.
В сумерках тихо шелестели ивы и вода разговаривала сама с собой. Земля стала темно-серой. Небо было светло-серое, и сквозь него проглядывали лучики звезд.
— Пора спать, — сказала мама. — Кстати, мы никогда еще не ночевали в землянке.
Она засмеялась, и папа тихонько засмеялся вместе с ней.
Лежа в постели, Лора слушала, как разговаривает вода и шепчутся ивы. Ей все-таки больше нравилось спать на открытом воздухе — пусть бы даже там выли волки, — чем чувствовать себя в безопасности в доме под землей.
Ирисы и камыши
Каждое утро Мэри и Лора мыли посуду, стелили свою постель и подметали пол. После этого можно было пойти поиграть к ручью.
Только что раскрывшиеся цветы вьюнка вокруг двери как будто рвались из зеленой листвы навстречу новому дню. Вдоль ручья стоял птичий гомон. Иногда какая-нибудь птица начинала петь, но чаще они разговаривали. «Тви-и-т, тви-и-т, о тви-итти тви-и тви-ит», — говорила одна. А другая отвечала: «Чи-и-и, чи-и-и, чи-и-и». — «Ха, ха, ха, трилу-лу!» — хохотала третья.
Лора и Мэри проходили над своим домом и спускались к ручью тропинкой, по которой папа водил скотину на водопой. Тут по берегу росли камыши и голубые ирисы. Новые ирисы распускались каждый день и стояли гордо — синие среди
У каждого ириса было по три бархатных лепестка, которые загибались вниз, будто дамская юбка, надетая на кринолин, а вверх из талии цветка поднимались три шелковистых, загнутых друг к дружке лепестка. Если заглянуть внутрь, увидишь три бледных язычка и на каждом — золотистый пушок.
Иногда там гудел и барахтался толстый бархатный, черный с золотом шмель.
В низине по берегам ручья лежал теплый мягкий ил. Тут порхали светло-голубые и светло-желтые мотыльки. Они то и дело присаживались на какой-нибудь цветок и пили из него. Блеснув, проносились на прозрачных крыльях стрекозы. Ил хлюпал между пальцами Лориных босых ног. Там, где ступила она или Мэри, оставался след, в котором появлялась вода.
А когда они бродили по мелководью, следов не оставалось. Сперва какая-то муть подымалась со дна и, клубясь, рассеивалась в чистой воде. Потом след постепенно растворялся. Вначале исчезали пальцы, а на месте пятки оставалась лишь небольшая впадинка.
В воде жили крохотные рыбешки — такие маленькие, что их с трудом можно было разглядеть. Только иногда какая-нибудь рыбка вдруг метнется, сверкнув серебряным брюшком. Стоило Лоре и Мэри остановиться, как стайки этих рыбешек собирались вокруг ног и легонько их щекотали.
По поверхности воды скользили длинноногие водомерки. Каждая их ножка оставляла на воде крошечный след. Увидеть водомерку было очень трудно: она скользила так быстро, что взгляд за ней не поспевал.
На ветру камыши издавали странный заунывный звук. Стебли камыша были не мягкие и плоские, как у травы, а гладкие, крепкие, круглые и составные. Однажды Лора забрела на глубокое место и, чтобы выбраться на берег, ухватилась за большую камышину. Камышина пискнула.
У Лоры на мгновенье перехватило дыхание. Потом она дернула другую камышину. Та пискнула и распалась на две части.
Оказалось, что камыши — это соединенные друг с другом пустые трубки. Они пищат, когда разрываешь их и когда соединяешь снова. Из маленьких трубок Лора и Мэри делали себе ожерелья, а из больших составляли одну длинную трубку. Они опускали ее в воду и дули в нее — по воде шли пузыри. Они дули в трубки и распугивали мелких рыбешек. Когда им хотелось пить, они большими глотками втягивали воду через эти трубки.
Мама смеялась, глядя, как Мэри с Лорой приходят к обеду или к ужину все мокрые, в тине, с зелеными ожерельями на шее, с длинными зелеными трубками в руках. Они приносили ей букеты голубых ирисов. Мама украшала цветами стол и говорила:
— Вы обе так много играете в ручье, что скоро превратитесь в водомерок!
Папа и мама разрешали им играть в ручье сколько угодно, нельзя было только никогда уходить вверх по течению, дальше заросшей ивняком долинки. Там было глубоко и вода была темная. Они никогда не должны были подходить к этому глубокому месту, даже чтобы взглянуть на него.