На Чулышмане

Онегов Анатолий Сергеевич

Среди блесен-игрушек были в наборе и крохотные мепсы-лепестки, придуманные во Франции, были блесны, созданные финскими и шведскими фирмами, была и чудная эмалированная блесна с небольшим белым тройничком – она была самой тяжелой и весила как раз 18 граммов, с которыми мой спиннинг еще мог успешно справляться. Но пока все эти блесны лежали у меня, как говорится, без дела. Я почти не ловил на них, боясь потерять, и берег на тот случай, если судьба сведет меня с какой-нибудь сказочной рекой, в которой будут не менее сказочные рыбы. Так и велось у меня: этот набор-коробочка ждал своего звездного часа.

В ту зиму, когда Чулышман был облечен мной

в молитвенный образ, коробочка с набором изящных блесен перекочевала из ящика на письменный стол, и по вечерам я частенько раскрывал эту коробочку и снова в который раз рассматривал крохотные вращающиеся блесенки, крючки которых были опушены черными и красными перышками, и, честное слово, уже тогда видел, как к такой нервно бьющейся на струе серебряной полоске молнией кидается хариус.

Вот с таким арсеналом и отправился я этой осенью на Алтай. Правда, было у меня с собой еще удилище-телескоп с маленькой катушечкой и тонкой леской. Это удилище предназначалось для хариусов в том случае, если они почему-то откажутся от моих замечательных блесен и мне придется искать другие пути, чтобы сварить вечером уху.

И первую уху мы действительно сварили только потому, что у нас с собой была эта удочка…

Мы увидели Чулышман уже в сумерках предзимнего вечера. Сумерки неумолимо сгущались, а к самой реке нам еще предстояло спуститься по серпантину, проложенному на почти отвесном склоне. У воды я устало расседлывал лошадей, а мой спутник и проводник, неугомонный и разбитной Мишка, русский парень, прижившийся среди алтайцев, тут же схватил мою удочку и умчался по камням к реке.

Вернулся он совсем в темноте, но вернулся с хариусами. Они были невелики, но для первой ухи годились. Мишка положил хариусов передо мной, а удилище поставил в стороне, поближе к своему седлу, и вслух заключил, что удочка эта добрая. С тех пор он промышлял только этой снастью, оставив меня без удочки, но исправно поставляя к нашему столу отборных хариусов.

Первая ночь на Чулышмане не запомнилась мне так, как другие, и в этом прежде всего была виновата дорога, трудная дорога по горам. Мы отдали ей почти целый день и, добравшись до места, на скорую руку сварив уху и вскипятив чай, тут же забылись под теплыми овчинами у догорающего костра. Правда, ночью нас будили то дождь, то мыши, которые забирались к нам под овчины в надежде отыскать здесь что-то интересное для себя. Но ни мыши, ни дождь не могли до конца помешать сну, подаренному нам после трудной дороги на берегу горной реки, рядом с осенними горами.

Вторую ночь мы провели уже в том самом месте, куда и стремился мой проводник и спутник. У Мишки, как и у меня, была та же цель: встреча с хариусами и тайменями. Только мы немного по-разному представляли себе содержание будущей встречи с обитателями Чулышмана.

Мишка ехал просто за рыбой, заранее зная, кому и в каком количестве преподнести затем дагы Чулышмана и сколько рыбы оставить себе. У каждого из нас было по лошади и по седлу, но кроме седла каждому из нас полагалось еще по переметной суме. Эта сума, состоящая из двух подсумков – арчемаков, перекидывалась через седло и могла вместить в себя такое количество рыбы, что перебросить арчемаки, набитые рыбой, через седло одному человеку было просто не под силу. Сюда, к Чулышману, наши арчемаки доставляли продукты, а обратно должны были увозить хариусов и, возможно, тайменей.

Тайменей Мишка, по существу, еще и не ловил, а вот по хариусам был настоящим специалистом, и при хорошем клеве наловить дня

за три полные арчемаки рыбы. не составляло для него большого труда.

Выловленную и выпотрошенную рыбу, предназначенную для транспортировки, сначала полагалось слегка подсолить. Затем подсоленную рыбу нанизывали на проволоку или на прутья и развешивали, чтобы она подвялилась. Хариусов можно было подкоптить, если развести дымный костер и повесить подсоленную рыбу возле костра. Такая подвяленная или подкопченная рыба складывалась затем в арчемаки и была готова для транспортировки и для довольно-таки длительного хранения.

Наловить хариусов, набить ими свой и мой арчемаки и было Мишкиной сверхзадачей, и поэтому все остальное должно было подчиняться только этой цели. Может быть, и остались бы мы на день-два там, где спустились к Чулышману, где была наша первая уха, сваренная уже в темноте. Может быть, то место с очень красивым именем

Усть-Тайбылка и подарило бы мне радость какой-нибудь неожиданной встречи, а потому и осталась бы надолго в памяти, но Мишку ждал впереди богатый промысел, который, в его представлении, мог быть только там, впереди, у брода, что отделяли от Усть-Тайбылка те самые крутые спуски-подъемы, яры, с которых нет-нет да и срывались и падали в пенный поток лошади.

К месту второй ночевки мы пришли днем, привязали коней и, не успев устроить стоянку, тут же открыли большой промысел.

Мишка, вооружившись экспроприированной у меня удочкой, прихватив червей, коробку с крючками и мушками и перекинув через плечо холщовую сумку для рыбы, забрался на камень, торчащий из воды, и так, не прячась, не таясь от хариусов, принялся потягивать одну за одной небольших серебристых рыбок.

Ловить хариусов мне приходилось, правда не на Алтае, и я убежденно считал эту рыбу одной из самых осторожных и для себя безоговорочно принял за правило: показываться хариусу во время ловли нельзя. Мишка же об этом правиле, видимо, никогда не слышал и, судя по всему, упорно считал хариусов такой же дурной рыбой, какой считаем мы, например, бычков-ротанов или верховку. Казалось, Мишка ловил хариусов вообще без всяких правил, но ловил довольно-таки удачно, предлагая рыбам, стоящим тут же около камня, где рыбак устроил свой боевой пост, сразу и червя, насаженного на крючок, и несколько мушек, привязанных к леске выше крючка.

Расчет добытчика был прост: хариус возьмет, обязательно возьмет либо на червя, если не захочет подниматься повыше, либо на мушку, находящуюся в воде, если все-таки решит немного подняться, либо на мушку, что едва-едва касается воды, если вздумает поразмяться и выпрыгнуть из воды навстречу крючку, обмотанному рыжей шерстью.

Первый сеанс показательной добычи длился минут пятнадцать. Было выловлено около десятка небольших хариусов. Причем каждая рыбка была выловлена и доставлена в сумку, висящую на добытчике, весьма оригинальным способом, который ранее мне никогда не приходилось наблюдать…

После подсечки Мишка выбрасывал рыбку, оказавшуюся на крючке, на берег. Нет, он не выводил добычу, как выводят ее рыболовы, склонные к сентиментальности, не поднимал на удилище, как поднимают ее нетерпеливые любители рыбной ловли, уверенные в крепости свой снасти, а именно выбрасывал, выбрасывал с силой и с таким расчетом, чтобы ударом о камни, лежащие на берегу, оглушить хариуса. Затем оглушенная рыбка приподнималась на удилище и только теперь направлялась к рыболову, который перехватывал ее левой рукой, снимал с крючка и отправлял в мешок.