На дальнем прииске
Шрифт:
«Зачем я сюда пришла? — думает Тося, засовывает руки в карманы пальто и нащупывает пачку денег, которую незаметно сунул И. И. — Что-то нужно сказать лекпому».
— У меня… у меня очень болит голова.
— Сейчас мы ее полечим, такая красивая головка, и вдруг заболела, — лекпом выдвигает ящик в шкафу, достает порошки. — Может быть, дать на завтра освобождение? Я ведь у тебя в долгу.
Тося отрицательно качает головой, от этапа это освобождение все равно не спасет. Лекпом наливает в стакан воды и вместе с порошком подает Тосе. В это время кто-то входит
— Нет! — зло отвечает он кому-то. — Сейчас нет приема, придешь через час. Наплевать мне на твой нарыв, вас здесь сотни, а я один.
В ответ несется виртуозная нецензурная ругань.
Тося оглядывается, замечает полуоткрытый стеклянный шкаф, в котором хранятся медикаменты. Подбегает к нему, торопливо, без разбора загребает рукой во взятую со стола бумагу сыпучие лекарства из разных банок, сует в карман пальто. Минуту стоит в раздумье, прислушивается, лекпом все еще ругается с больным.
Тося достает пачку денег и засовывает ее в темный угол шкафа, потом быстро проходит мимо удивленного лекпома, ему наконец удалось выставить надоедливого посетителя.
Опять Тося мечется в тумане по замороженной земле. На глазах, вероятно от сильного мороза, появляются слезы, они моментально превращаются в ледяные колючки. Возле парикмахерской она встречает И. И. целует его, плачет. И. И. отнимает ее руки.
— Ты с ума сошла, — говорит И. И. — ну, Тосенька, сдурела совсем. Эка невидаль — этап, ну успокойся, я верну тебя, честное слово, верну.
Тося плачет, и ледяные комочки делаются еще больше и больно давят ей на глаза. Потом неловко вынимает пакет, коченеющими руками отсыпает его содержимое в оторванную бумагу и сует И. И.
— Выпей, будь он проклят этот лагерь, и мы будем всегда вместе! — она крепко целует его.
И. И. пожимает плечами, рассматривает лекарства, потом бросает их в снег и затаптывает ногой.
— Взбесилась, ну просто взбесилась! Целуется на улице, того и гляди начальство увидит. В лагере из-за каждого этапа отраву пить — так не одну, а сто жизней надо иметь.
Через год И. И. освобождается, он собирается уехать на «материк». У него редкий дар — он бесподобно подделывает любую подпись. Теперь он будет умнее и осторожней. Ему нужно размах, большой город. На Колыме делать нечего, и ждать Тосю три года он не намерен. Слов нет, Тося мила, но в его жизни встретятся и получше.
Этап так этап. В сущности не так уж важно: кончится роман сейчас или через год. Наверное, Тосенька достала какие-нибудь лекарства у лекпома, чтобы прихворнуть и отстать от этапа. Ну а ему-то зачем пить? Его в этап не посылают.
Тося вбегает в барак. Вечереет, полутемно, низко навис бревенчатый потолок, у печек, как всегда, греются женщины. Тося хватает кружку, и еще больше ей хочется глубже вздохнуть и перевести дыхание. В кружке налита вода, Тося высыпает туда все содержимое кулька, размешивает пальцем и залпом выпивает. Потом одетая, в пальто, со сбившимся платком, тяжело садится на свою нарядную, пышную постель.
Несколько минут Тося ничего не чувствует,
Боль становится невыносимой, она раздирает внутренности, доходит до сердца, и оно начинает биться неровными сумасшедшими ударами. «Только бы не закричать, не закричать бы, а то еще спасут…»
Из последних сил Тося толкает дверь барака, навстречу плывет вечерний синий морозный туман.
Тосю находят лежащей недалеко от барака. Голыми окровавленными пальцами она скребет утоптанный снег на тропинке. В амбулатории, куда Тосю переносят, над ней хлопочет перепуганный лекпом и вызванный белобрысый, в очках начальник санчасти.
— Скажите, что выпили, спасем! — часто повторяет он.
Тося только качает головой, она и сама не знает, что выпила. Один раз она спрашивает почему-то о здоровье И. И. потом у нее начинаются судороги и кровавая рвота. Она часто теряет сознание. Боли ужасные, и Тося все время кричит, ни промывание желудка, ни уколы, ни грелка, ничего не помогает. Через несколько часов Тося в страшных мучениях умирает. Лицо ее изуродовано предсмертной гримасой, изо рта высовывается лиловатый распухший язык.
После Тосиной смерти Максимовна забирает ее подушки, розовое покрывало, кружевные накидки и все, что получше. Тряпки сдает в каптерку. В «вольную» парикмахерскую приходит новый парикмахер из блатных: развинченный парень с помятым серым, нездоровым лицом, на котором застыла ленивая, плотоядная усмешка. Он забирает оставшиеся от Тоси пачки чая, деньги, продукты, даже чулки, только книжку «Мадам Бовари» презрительно отбрасывает в сторону: «Этим мы не занимаемся».
Искоса он поглядывает на румяное, свежее Аришино лицо, на ее полную грудь. Проходя мимо, он как бы невзначай старается дотронуться до Ариши. Он никогда не кричит на нее, но Ариша боится его больше, чем Тосю. Крупные тяжелые слезы часто капают теперь из Аришиных глаз, ей очень жалко Тосю, а лагерная жизнь кажется еще темнее и страшнее.
Как-то начальник санчасти — по мнению всех жителей поселка, чудак-человек: имеет диплом врача, а поступил в какой-то еще заочный институт, не обращает внимания на девушек, которых полно в больнице и которые только ждут его знака, а он все время читает и чего-то пишет, — ожидая, когда дойдет до него очередь к парикмахеру, берет лежащую на табуретке книгу «Мадам Бовари». Книга сильно истрепалась, иногда от скуки ее листают посетители, нескольких страниц уже нет — новый парикмахер употребил их на закрутку, хотя такая бумага ему и не нравится.