На день погребения моего
Шрифт:
— Я не удивился бы.
Высадившись в Крипл-Крик, Фрэнк увидел, каким заброшенным и побитым осталось поле недавней битвы. Владельцы шахт, несомненно, победили. Профсоюз стал невидимым, если он тут был вообще, хотя для Мосса Гэтлина всё выглядело так, словно они уехали и оставили безработных воинов без работы, так что они начнут низкопоклонствовать, чтобы их приняли на работу снова, хотя бы навальщиками, или, скорее всего, уедут в другой город. Повсюду были штрейкбрехеры в своих специфических южнославянских вязаных шапках.
— Моя миссия, — кивком он как-то указал на всё находившееся вне смены население. — Эти австрийские мальчуганы, сейчас кажущиеся такими учтивыми и покладистыми, однажды превратятся в мстительных призраков и наводнят Колорадо — это закон, универсальный, как закон Гравитации, и неумолимый, потому что сегодняшний штрейкбрехер — это завтрашний забастовщик. Никакой мистики. Просто то, что происходит. Смотри — и увидишь.
— Где вы остановитесь, Преподобный?
— Нигде, и завтра ночью тоже. Это всё упрощает. А для тебя — тот дом через дорогу, говорят, довольно неплох. Если тебе не нужен отель «Националь» или что-то вроде того.
— Я еще с вами увижусь?
— Когда тебе это будет нужно. Всё остальное время я буду невидим. Будь осторожен, Фрэнк. Передай привет маме.
Фрэнк получил комнату, забрел в салун «Старый Йеллостоун», начал пить, купил бутылку с собой в номер, вскоре стал пьяным и несчастным и впал в апатию, из которой его иногда выводили посреди ночи громкие крики из соседней комнаты.
— С вами там всё в порядке?
К стене прижался мальчик лет пятнадцати с округлившимися глазами.
— Конечно, просто воюю с клопами.
Он энергично вращал бровями и делал вид, что размахивает хлыстом:
— Назад! Назад, кому говорю!
Фрэнк достал кисет и сигаретную бумагу.
— Ты куришь?
— В основном гаванские сигары, но, думаю, не откажусь от одной из этих штуковин, которые вы сворачиваете.
Они некоторое время курили. Юлиус — так звали мальчика — приехал сюда из Нью-Йорка в рамках песенно-танцевально-комедийного турне по стране. Когда они приехали в Денвер, ведущая актриса забрала все их гонорары и ускакала в ночь.
— Хозяйка этого дома дружит с мистером Арчером, так что я вожу здесь его бакалейный фургон.
— Видимо, эта компашка доставляет тебе неприятности?
— Только когда я пытаюсь уснуть, — мальчик сделал вид, что дико озирается, его глаза вращались с невероятной скоростью. — Это старое проклятие шоу-бизнеса, видите ли. Вы хотите работать, о чем бы они вас ни попросили, вы отвечаете «да». Мне хватило безумия сказать мистеру Арчеру, что я умею водить фургон. Я до сих пор не знаю, как это делается, и теперь действительно сошел с ума.
— Здешние лошади хорошо запоминают дорогу.
— Отлично, я избавлен от уймы работы во время следующей поездки.
— Почему бы не узнать, не может ли он поручить тебе что-то другое?
— Мне нужны деньги. Достаточно денег для того, чтобы вернуться как-то на старую добрую Восточную Девяносто-третью улицу.
— Далеко же от дома ты забрался.
— Достаточно далеко. А ты?
— Ищу маму, по последним сведениям, она здесь, в Крипл, я собирался тут осмотреться завтра. То есть в смысле — сегодня.
— Как ее зовут?
— Миссис Траверс.
— Мэйва? Она всего в паре кварталов отсюда, управляет кафе-мороженым «Рожок Амура» за домом Майерса.
— Ты мне голову морочишь? Леди вот такого роста, очень добрые глаза, иногда курит трубку?
— Да! Они приходит в лавку за каменной солью, горьким шоколадом и тому подобными вещами. Лучшая фруктовая вода с мороженым по эту сторону Скалистых гор. Надо же. Так это твоя мама? У тебя, должно быть, было чудесное детство.
— Ладно. Она всегда была на кухне, что-то готовила, меня не удивляет, что она научилась готовить еще и мороженое. Гораздо позже моего детства, конечно.
— Значит, вас ожидает угощение, мистер.
Прежде чем он успел поцеловать ее для приветствия, она завела машину:
— Вишнево-абрикосовое — мороженое дня, звучит оригинально, но автоцистерна приезжает из Фруиты каждые два дня, еще много чего ожидается.
Они вышли через черный ход в переулок, Мэйва достала свою трубку из стержня кукурузного початка и набила ее коноплей.
— Еще читаешь молитвы, Фрэнки?
— Не каждую ночь. И не всегда на коленях.
— Лучше, чем я думала. Конечно, я молюсь за всех вас, всё время.
Кит слал простые письма из Германии. Риф никогда не писал особо много, но она думала, что он тоже где-то в Европе. Прежде чем могло бы прозвучать имя Лейк, на входной двери зазвенел колокольчик, и вошла состоятельная матрона с двумя дочерями — восьми и десяти лет. Мэйва положила трубку в безопасное место и занялась ими.
— Детям рожки, миссис Траверс.
— Секундочку, мэм. Лоис, какое очаровательное платье из пестротканого гринсбона, это новое?
Девочка взяла свое мороженое и уставилась на него.
— Потин, это твое, мороженое дня, оказалось и моим любимым тоже.
На лице младшей сестры промелькнула извиняющаяся улыбка, и она зашептала:
— Нам не разрешают...
— Потин.
Рожки лежали на мраморном прилавке. Женщина собрала дочерей, и они удалились, оставив за собой облако аромата дикой яблони.
— Боюсь, я сказала что-то нереспубликанское.
— Ты часто с таким сталкиваешься, мама?
— Достаточно часто. Не обращай внимания, я не обращаю.