На день погребения моего
Шрифт:
— «Любовь в тенях Перы», — сказал Кит. — Это просто мятный ликер «Крем де Мэнт» и пиво.
Следующее, что он понял — он находится в Сегеде и совершает акт несерьезного героизма. Но только не в глазах Далли, конечно.
Нельзя было в точности сказать, кто их преследует, или, в случае Кита, почему, они продолжали бежать, пока не пересекли границы города, вдоль маленького ирригационного канала, обсаженного ивами, и выбежали на поле паприки.
— А вообще, куда ты направлялся? — решилась спросить она. — Париж? Англия?
— Италия, — ответил Кит. — Венеция.
Она тут же вспомнила
Она притворилась, что смотрит, как на поле созревает до красного цвета паприка, и этот цвет не идет к ее волосам — или к губам, если на то пошло (Кит сейчас это понял), и попыталась вспомнить, когда у нее в последний раз были такие ватные ноги:
— Конечно же я помню.
Они уже были слишком близко, чтобы не отворачиваться и скользнуть друг к другу в объятия, спокойные, как решение загадки. Здесь, в тишине, пока урожай не захватил поля на много шумных недель, было слышно, как стручки перца колышутся в порывах горячего ветра долины, они лишь к своему удивлению поняли, насколько их тела их опередили, как их раздражал разум, который их разделял.
— Если это плохая идея, в смысле, твое платье в этой грязи...
— О, это великолепная грязь, — сообщила она ему в перерыве между поцелуями, — улучшает самочувствие, хорошо пахнет...взгляни на весь этот перец, перцу она нравится...она смоется, почему ты даже...о, Кит...
Его брюки уже спущены, а туфли на нем, входит снова и снова. И так далее, а велосипед, теперь принадлежащий исключительно им, мокрый, высокий и стремительный, несся вихрем с того момента, когда менее поспешные любовники могли это заметить, поныне, на мгновение успокаивался, всё же не желая разъединяться, они лежали в теплом полуукрытии от полуденного солнца, в свете и тени между грядок низких растений, в запахе земли.
Когда она вспомнила, как разговаривают:
— Где ты был, в Сибири или где-то еще?
— Фактически...
— Расскажешь мне позже.
Они забрались в маленькую рощицу акаций, прежде чем начать целоваться, а потом — и снова заниматься любовью.
— Должно быть, это всё паприка, — размышлял Кит.
Потом они как-то вернулись в Сегед и забронировали номер за три с половиной кроны в «Гранд Отель Тиса».
— Для английских 'ujh'azasp'ar, молодоженов, — громко объявил Миклош, игнорируя все сельскохозяйственные пятна и вручая два билета, — комплименты от Отеля! Чудесное шоу сегодня ночью в Вароши Сингаз! Несравненный Бела Бласко, наш знаменитый актер из Лугоша, поет и танцует в новой оперетте из Вены! Жаль, что вас тут не было на прошлой неделе и вы не видели Белу в роли Ромео..., — протягивая местную газету и открывая ее на странице театральных рецензий: «Взгляните, здесь сказано «жгучий...страстно влюбленный»...но вам двоим об этом говорить нет нужды, да?
— Ну, — колебался Кит.
— Да ладно, — озорно сказала Далли, — будет весело.
Шоу оказалось довольно хорошее, хотя они
— Это не может быть суп, — сказала она. — Что это, черт возьми, такое?
— H'alaszl'e, рыбный суп, — ответил Питю, — его готовят только здесь, в Сегеде, три сорта рыбы, все только что выловлены вот из этой реки.
— А вы знали...
— Я всё знаю, — рассмеялся он, — или, возможно, ничего, мой английский иногда странен. Но ваши друзья Ими и Эрно вернулись в Будапешт, так что вам хотя бы из-за них можно не беспокоиться.
— Тогда вы еще и должны знать, что я — не «девочка Захарова», — сказала Далли, трепеща ресницами.
— Моя мать, до сих пор живущая в Тимишоаре, сказала бы, что ваша судьба гораздо более трудна.
Оперетта, на тот момент — последний крик моды в Вене, называлась «Король-бюргер», в ней правитель вымышленной страны в Центральной Европе, чувствуя разобщенность со своим народом, решает пойти к нему, замаскированный под представителя городского среднего класса.
— Почему не крестьянин, Ваше Величество? Цыган, может быть, рабочий?
— Человеку необходим определенный уровень комфорта, Шлеппингсдорф. Если у человека весь день уходит на работу и сон, у него не будет времени для наблюдений, не говоря уж о мыслях...не так ли.
Среди веселых застольных песен и сентиментальных любовных баллад выделялся бравурный вальс, быстро ставший гимном венских магазинных зевак:
Machen wir einen Schaufen-sterbummel,
"Uberwerfen sie irgendwas Fummel, auf
Strassen und Gassen, lass uns nur laufen
Alles anstarren, aber nichts kaufen... .
Во время одной из этих веселых прогулок вдоль витрин замаскированный монарх встречает и влюбляется в ужасную маленькую буржуазку Хайди, которая, конечно, оказывается замужем. Королевские советники впадают в панику в форме трио, поют мольто аджитато. Один из них, Шлеппингсдорф, решает тоже замаскироваться и притвориться воздыхателем субретки, лучшей подруги Х.Л.Б., Мицци. К сожалению, это Хайди сразу же очаровала Шлеппингсдорфа, в то время как Мицци, уже одержимая Королем-Бюргером, делает вид, что хочет вернуть расположение Шлеппингсдорфа, поскольку так она сможет быть ближе к К.Б. и броситься на помощь при первых признаках неприятностей, которым она способствовала, ободряя Шлеппингсдорфа в его преследованиях Хайди. В это время комический бас, муж Диттерс, бегает туда-сюда, пытаясь выяснить, что замышляет его жена, и вскоре сходит с ума от этих усилий. Всё это невероятно смешно.
Первый акт закрывал Бела Бласко в роли Короля-Бюргера, на его голове — ухарски заломленная шелковая шляпа, вертит в руках трость перед кордебалетом танцоров и певцов, изображает пьяного:
Нет нужды чувствовать себя худо,
Просто проведи ночь в городе покуда,
Этот Дунай не столь голубой,
если не ты, так я с тобой...
Просто выйди из дому летом,
Просто пройдись по проспекту,
Поймешь, что город отбивает
Синкопу обувью твоей,