На день погребения моего
Шрифт:
— Вам известен принцип медицины, в соответствии с которым лекарство растет прямо рядом с причиной. Болотная лихорадка и ивовая кора, солнечный ожог в пустыне и кактус алоэ — та же история в Иесимоне с грехом и искуплением.
Музыка в салунах склонялась к хоровому партесному пению, там было больше язычковых органов, чем пианино, и отложные воротнички посетителей развевались, как банданы.
— Нам нравится думать, что Иесимон находится под крылом Господа, — сказал преподобный Люб Карнал.
— Но подождите минутку, у Бога нет крыльев...
— У Бога, каким вы его себе представляете, возможно, нет. но тот, кто присматривает за нами — разновидность
На улице появилась толпа невыразительных мужчин, похожих на черных арабов. Это были Уэс Гримсфорд, шериф Иесимона, и его заместители.
— Заметили что-то особенное? — шепотом спросил Преподобный.
Риф ничего не заметил, поэтому на него посмотрели почти с жалостью:
— В этом городе имеет смысл быть блюстителем закона. Взгляните на звезду Уэса.
Риф взглянул украдкой. Это была пятиконечная звезда, никелированная, как обычно у шерифов, но перевернутая.
— Два поднятых вверх луча — рога Дьявола, символизируют этого Пожилого Джентльмена и его работу'.
— А город казался таким набожным, — сказал Риф.
— Надеюсь, вы не встретили Губернатора. Никогда не снимает шляпу, и, говорят, у него хвост.
Все они жили в страхе перед Губернатором. Он всё время ходил по Иесимону и мог появиться в любой точке города без предупреждения. Что поражало в нем с первого взгляда — не природная харизма, поскольку ее у него не было, а, скорее, острое ощущение чего-то неладного в его внешности, чего-то, что существовало еще до появления людей — скошенный лоб и чисто выбритая верхняя губа, которую он по любой причине или без причины загибал в обезьяньей ухмылке, ее он немедленно подавлял, но опасный оскал оставался надолго, в сочетании с его сверкающим взглядом этого было достаточно, чтобы лишить присутствия духа самых храбрых сорвиголов.
Хотя он верил, что власти, которую Бог позволил ему получить, нужно воплощение в виде самоуверенного фанфарона, его походка не была выработанной или, несмотря на годы практики, убедительной, фактически он недалеко ушел от обезьяньего шкандыбания. Причина, по которой он назвался Губернатором, а не Президентом или Королем, заключалась в праве помилования. Абсолютная власть над жизнью и смертью, которой владел Губернатор на своей территории, влекла. Он всегда ходил в сопровождении своего «секретаря по помилованиям», раболепного проныры по имени Флэгг, обязанностью которого было ежедневно проверять поголовье установленных преступников и кивать ухоженной маленькой головой на тех, кого без суда и следствия приговорили к смерти, часто приговор приводил в исполнение сам Губернатор, хотя, будучи общеизвестно плохим стрелком, он предпочитал, чтобы рядом в этот момент никого не было. «Милосердие» заключалось в отсрочке казни на день-два, поскольку количество грифов-индеек и места в башнях было ограничено.
Вебб был еще не совсем мертв, когда убийцы привезли его в город, так что Риф приехал в Иесимон как раз вовремя, чтобы спасти тело своего отца от стервятников, а после этого нужно было принять важное решение — преследовать Дойса и Слоута или привезти Вебба обратно в Сан-Мигель для достойных похорон. В последующие годы он ставил под сомнение свое решение, спрашивая себя, что было бы, если бы он не пытался избежать встречи с убийцами, не пытался спрятать трусость под маской почитания праха отца, и к тому времени, когда ему удалось перестать об этом думать, не осталось никого, с кем он мог бы об этом поговорить.
Наверное, худшее в этой ситуации было то, что он успел их заметить,
Грифы-индейки кружили над ним, величавые и терпеливые. Жители Иесимона смотрели с разной степенью самоустранения. Конечно, никто не предложил помощь, пока Риф самостоятельно не нашел основание необходимой башни, в сумерках к нему подошел мексиканец и провел за несколько поворотов к развалинам без крыши, где лежала груда металла, который начал ржаветь и разрушаться. «Там багор», — сказал по-испански мужчина, почти мальчик. Это не было похоже на вопрос. Риф подумал, что он пытается произнести слово «часы», но потом, всмотревшись в тени, он наконец увидел, что это было — комплект шлюпочных якорей. Как они оказались так далеко на суше, какому кораблю они принадлежали, по какому морю плавали — всё это здесь не имело значения. Веревка оплачивалась отдельно. Риф выложил песо, не торгуясь, его не очень удивило существование негласного рынка, всегда находилось достаточное количество выживших, которые хотели залезть на запретные стены, не желая полагаться на милосердие Иесимона.
В сумерках разбившийся на осколки день собрался обратно, когда на небе взошла первая звезда, Риф понял, что его отчаяние всё растет — он размахивал стальным крюком, словно лассо, пытаясь не промахнуться мимо башни и не провалиться во тьму торной пыли. Вскоре его попытки собрали аудиторию, в основном состоявшую из детей, которые, как обычно, отнеслись к нему с милосердием, но его дружелюбие опустошило его. Многие из этих детей держали грифов-индеек в качестве домашних питомцев, давали им имена, находили их компанию приятной, и он понимал, что они могут делать ставки в пользу птиц против Рифа.
Наконец он зацепил и закрепил крюк. К тому времени он уже устал, был не в лучшей форме для того, чтобы лезть на стену, но выбора не оставалось. Мексиканец, продавший ему багор, был здесь, он всё больше терял терпение, словно Риф арендовал у него это устройство с почасовой оплатой. Возможно, так и было.
Так что он начал подниматься, разрастаясь в ночи, словно ноты церковного органа. Подошвы его ботинок часто скользили на саманной поверхности — она была недостаточно шероховатой для того, чтобы облегчить ему подъем. Вскоре его руки начали мучительно болеть, мускулы ног сводила судорога.
Примерно в это время он увидел, что в его сторону направляется шериф Гримсфорд с небольшой депутацией горожан, и Риф с Веббом — такое у него было чувство, словно его отец еще жив и это их последнее совместное приключение — должны улепетывать без разговоров. Он застрелил стервятника, возможно, двух, остальные неспешно взлетели огромной черной стаей от тела на его плечах, не оставалось времени подумать о тайне того, что было Веббом Траверсом, а теперь превратилось в груз, который он контрабандой должен унести от властей, объявивших на них охоту. Он спустился по веревке вниз вдоль темной кроваво-красной стены, украл лошадь, нашел другую за пределами города, упаковал на нее Вебба, отправился в путь на юг без признаков преследования, имея лишь смутное представление о том, как ему туда добраться.