На десерт
Шрифт:
Проторенной дорожкой и по стопам отца — в Советскую армию пошёл служить Марк Евсеевич Шнайдер. При капитанском звании служит он в инженерных войсках, и. не покривив душой, скажем: это самый дорогой и секретный капитан во всех наших вооруженных силах. Потому что при необъятных военных знаниях — капитан еще при высшем доверии. А служба его идёт на полигоне, куда падают экспериментальные баллистические ракеты. И спутники-шпионы, отработавшие свой ресурс, приземляют тоже туда. И вот выйдут к растребушенному спутнику трое, двое офицеров из контрразведки, а третий — Марк Евсеевич. И кувалда при нём, первый номер кувалда, запудовая снасть на длиннейшей ручке. Один удар этой капитанской кувалды меньше миллиона рублей не стоит. Взденут на лица все трое усиленные защитные маски, и под надзором контрразведчиков начинает громить кувалдой
— Побойся ты Бога! — мычит из-под щитка Марк Евсеевич. — И так всё расшиб до молекулярного состояния.
— А нам, — мычит из-под щитка Колька Чекунин, — надо, чтобы до атомарного всё расшиб. Махай, махай, а я тебе из личных средств за каждый качок — пятачок.
Ну, и в кашу, до полного нераспознавания врагом расшибёт всё капитан Шнайдер, да и взгрустнёт потом, выпивая водки с корешами из контрразведки: а вот бы, братцы, не уничтожать нам всю эту драгоценную технику, а разобрать на узлы, дезактивировать да во Дворцы пионеров раздать, по кружкам «Умелые руки». Ведь скольких бы умников побудили вырастить эти приборы, скольких бы ребятишек оторвали от улицы!
— Оно так, — зачавкивая водку лосиной губой, говорил Колька Чекунин, — да кто же разрешит. И ты. Марик, мысль эту от себя отчекрыжь, сопи в две дырки, помалкивай.
Вот такой он, этот еврей-воин Шнайдер. И в подразделении его об шестидесяти человеках — обнародовать, так и не поверит никто! — дедовщины нету ни сном, ни духом. А на полигоне, когда подъедет команда к страшной и исковерканной неразорвавшейся чухе с надобностью её обезвредить и вывезти — ни-ни, не подпустят младшие офицеры и старослужащие салажат к ракете. А как бы было в офицерской и солдатской среде другого подобного подразделения? Пинкарями бы вытолкали старослужащие вперед молодняк: приступайте, а у нас руки чего-то задубели с мороза
У капитана же Шнайдера — геть, сопляки, говорят молодым сержанты и старослужащие. Мы тут вокруг ракеты покрутимся, а вы мотайте за тот перелесок, да чтобы часа через два изготовили там обед по всей форме.
И уж это обед1
Только спросим: откуда же такое изобилие на солдатском столе? Известно ведь про дистрофию среди солдат, про всеобщий их недокорм. А дело простое. Ко всем своим одарённостям — ещё и великий охотник капитан Шнайдер. Отруководит он обезвреживанием ракеты, да хорошо ещё, если твердотопливная она, а не на заразе из зараз — гептиле, садится за руль вездехода ЗИЛ-131 и отбывает с пятком солдат часика на два.
Таёжный зверь — он каков? Человека боится таёжный зверь. Но нету человеков на святая святых по секретности, на полигоне. А то, что с неба в огненных охвостьях и грохотах валятся оземь многотонные страсти, — ухом не ведет зверь на это и считает за что-нибудь, должно, мирозданческое, за метеоритный дождь, звездопад… Оттого невпроворот зверя на полигоне, как на скотном дворе. И лоси тут, и медведи, и изюбр, и кабан, и косуля. Вот и брякнется в сугроб капитан Шнайдер, мотор не глушит, чтобы скрадывать зверя было ловчее, ведь моторного звука зверь не боится, да в одной гимнастерочке, закаленный, никакой мороз его не ужжёт — ящеричным манером ползет вверх, на гольцовую бровку. А за спиною у него не автомат, не карабин Симонова, не снайперка Драгунова — за спиной у него толстоствольная уродская винтовка «Лось». Только неспроста берёт лишь её для зимних охот капитан. Наморожены ветки в тайге до звона, поглядеть на стебелек тальника — так чуть толще вязальной спицы. И всегда-то на кормежке, в тальниках получается валить зверя, а армейская пуля чокнется о тальниковый прутик — и ведет пулю в сторону. А «Лось» — он пулю-картофелину извергает из ствола, в мерзлом тальнике она всё равно что просеку рубит. Щщак — и от контузящего, тяжкого удара сперва сгорбится, сбычится зверь, а вот и враскачку упал, заголил кверху все четыре ноги, и только слабеющие струи пара из ноздрей всё ниже бьют в вечернее лиловое восточносибирское небо. Здесь выскочат из утепленного кузова солдаты и, думается, выхватят они топоры и ножи и почнут членить и порцевать неподъемную лосиную тушу. А нет! Портативной лебедкой
Однако, не прост здешний начальник охотуправления Евгений Борисович Тхорик. И как-то на областном партхозактиве взял он за форменную пуговицу капитана Шнайдера и сказал: к вам у меня, капитан, нелицеприятный есть и с далеко идущими последствиями счетец. Крепенько вы на крючке у охотнадзора. И как бы не обломился вам трибунал.
Под эти слова не полез в бутылку капитан Шнайдер: мол, мы-ста да вы-ста! Только ногтем подчеркнул он в программке партхозактива: гля-ка, Евгений Борисович, после перерыва какие тут будут жевать вопросы: транжирство японской лесозаготовительной амуниции, поступающей в область по обменной приморской торговле, да снятие стружки с областного архитектора Шегеры, да вопрос о коллективном утонутии подледных рыбаков ввиду подпуска в озеро Фундуклей тепловодов из градирен ГРЭС. А наши ли это вопросы? Не наши. Так что отбросим мы в своих отношениях запал, поедем ко мне домой, сядем рядком и поговорим ладком.
И позвонил домой капитан Шнайдер, что прибудет он с гостем, а потом на капитанском «газике» прирулили они в охотуправу, где что-то занадобилось Тхорику, а потом покатили к Шнайдеру.
Тут рассчитывал Тхорик, что обнаружена им будет в доме хозяйка — ну, непреложно дебелая и даже при усах Фейга Шмульевна. Сильно ошибся при этом охотовед. Глаз не оторвёшь, вот какая встретила их хозяйка, по фактуре — лакомей не бывает, а по нации — бурятка. Одним словом — Жанна Дашиевна. Всем взяла Жанна Дашиевна, только ноги подкачали малость. Коротковаты ноги, так прикинул Евгений Борисович, да чуть с кривинкой. А кривинка эта присутствует от векового бурятского конничества.
— Ну, — сказал капитан, поднимая граненый стакан с водкой, — начнём стирание граней между профессиями. Зай гезунд, Евгений Борисович. Лахаем!
Лахаем-то лахаем, и не отказался приехать на гостеванье Евгений Борисович, не заважничал, но служба есть служба. И без обиняков принялся Евгений Борисович — а его уж обмани в этом деле! — ворошить вилкой в судочках и блюдах. И отнюдь не с целью полакомиться самым вкусным.
— Лось ведь? — спросил он про жаркое у Жанны Дашиевны.
— Лось, — простодушно призналась хозяйка.
— Скажу больше: подбрюшинная часть стегна лося (утвердил — и не ошибся) Евгений Борисович.
— А тут? — сделал он фехтовальщический выпад вилкой. — Косуля восточносибирская, самка, ребрышки правой бочины. А тут что? — потянулся грозный и обличающий гость к блюду с ломтеобразностями. — Окорок, кабанина дикая, матка-двухлеток, межлопатье. Ну, а вот это вот, а, Марк Евсеевич, белое вот это мясцо? Может, скажете, грудки куриные с картофелем-фри? Фри, да не ври… К императорскому столу поставляли раньше такое мясцо, а название этому животному — рысь.
— Да чего же вы всё по узнаванию, — сказала подавленно Жанна Дашиевна. — Вы кушайте. Пельмени вот с пылу с жару. Вы их с укс усом или же с черемшой?
Встречь пельменям потянул носом Евгений Борисович — и опять вынес приговор: из медведицы. Из молодой. Из пестуньи.
— Наливай, — разрешил после этого Евгений Борисович.. — Одновременно тебе скажу, капитан: моё Управление охотничьего хозяйства не поставляло в торговую сеть ни грамма медвежатины, косулятины, кабанятины, изюбрятины, а про рысь я и вовсе молчу Стало быть, в магазине ты этим разжиться не мог. Стало быть, распромышлена вся эта живность браконьерским путём. На полигоне. И выпить я с тобою, Марк Евсеевич, выпью, и хозяйке твоей гип-гип ура, такой стол сочинила, но…Знаешь, как американцы говорят, участковые ихние, ну. шерифы? Говорят они: смокинг ган, дымящийся пистолет. Неопровержимая, значит, улика. В следующий раз на браконьерстве я тебя тепленьким возьму, с поличманом.