«На дне» Максима Горького

Дорошевич Влас Михайлович

Актер в отчаянье:

– Отравлен алкоголем.

Лука рассказывает ему о больнице, где от этого лечат. Есть такая больница:

– Только приходи! Узнаем, где, – и иди.

Он ничего не проповедует. Он суетится и делает.

Он говорит делая.

Он и говорит и делает весело, с шутками, поет песни.

Ему, полному «религии человека», светло и радостно. Он в храме своего божества. Кругом столько людей. И каждому можнопомочь.

Для него нет

ни дурных, ни плохих, ни ужасных, ни страшных. Для него есть люди. Просто люди. Только люди.

И оттого он со всеми одинаков. И оттого он весел, говоря с человеком.

– Что-то я тебя не знаю! – говорит ему мрачно городовой.

– А других-то людей разве всех знаешь? – весело шутит с ним Лука.

– В моем околотке всех.

– Ну, так это, значит, оттого, что не вся земля в твоем околотке. Лука начинает песню.

– Не вой! – останавливает его один из ночлежников.

– А разве не любишь, когда поют?

– Люблю, когда хорошо.

– А я, значит, плохо? Скажи, пожалуйста! А я думал, хорошо. Всегда вот так-то. Человек думает, что хорошо делает. А другим-то видать, что плохо.

И перестает петь.

Потому что он не может стеснять человека.Не может нарушать прав человека.Не может доставлять неприятности человеку.

Как на светлом пиру, он и в ночлежке. Потому что кругом есть люди.

К вору относились все как к вору.

Барону кололи глаза:

– Барином был!

«Девице» говорили только:

– Ты кто? Ты вот кто!

Актеру:

– Ты пропойца!

Телеграфисту:

– Шулер, – и больше ничего.

И вот пришел человек, который отнесся к ним, как к людям. Только как к людям. Увидел в них людей. Только людей. К каждому подошел:

– Человек.

Что этому человекусейчас нужно? И что для этого человекасейчас сделать?

– Человек!

И от этого обращения «человек», дремавший человек проснулся и поднялся во всей гордости своей, во всей своей прелести мысли и чувства.

Как видите, и чуда здесь никакого не было.

Лука не создавал здесь человека.

Человек здесь был. Человек спал. Человек проснулся.

И только.

И только душа его, вместо грошевых румян, залилась, зарделась настоящим, человеческим румянцем.

И страшно, и радостно, и гордо было пробуждение человека.

Актер не захотел больше жить среди грязи, смрада, падения и удавился.

Вор готов было бросить свое воровское дело:

– Мне с детства твердили: вор, воров сын. Я и говорил: я и покажу, какой я вор. И показывал.

Теперь человек в нем

потребовал человеческого к себе отношения.

– Относись, – говорит он любимой девушке, – ко мне по-человечески, и я человеком буду.

И когда Сатин, бывший арестант, шулер, в ночлежном дому, поднялся со своим тостом:

– Выпьем за человека, барон!

Вы, зритель, почувствовали, что он, бывший арестант, шулер, ночлежник, выше вас в эту минуту и умственно и нравственно.

Потому что в вас человек спит, а тут человек встал, поднялся во весь свой рост, во всей красоте мысли и чувства.

Кто пробудил эти мысли? Кто заставил эти умы и чувства работать?

Лука.

Солнце заглянуло в ночлежку.

И пол залился солнцем, и веселые зайчики заиграли по стенам. И все стало радостно. И много-много всего осветило солнце. И светлы стали закоулки душ.

Что из этого получилось?

Ничего.

Ничего реального.

Девица пойдет на тротуар. Иначе ее из ночлежного дома прогонят. Васька Пепел, отсидев в остроге, опять воровать примется. Что ж ему другое делать? Сатин, после монологов: «человек, это звучит гордо», – будет шулерничать по-прежнему.

Жизнь этого требует.

Жизнь так сложилась, что они не могут быть иными.

Только разве удавиться, как актер.

Ничем не кончилось, ничем не могло кончиться. В жизни ничто не кончается ничем.

Жизнь идет, идет, идет кругом, как колесо!

Но среди беспросветного мрака была минута, – когда ярко светило солнце.

Но по щекам бледным, исхудалым, мертвым, – была минута, – разлился яркий, живой, горячий, радостный румянец.

Мгновенье! Будь благословенно! Ты было прекрасно.

Что принесла несчастным эта «религия человека».

Спросите у религиозного человека:

– Можно ли, прочитав молитву, освободиться ото всех грехов? Он вам скажет:

– Надо всю жизнь изменить и молиться.

– Значит, прочитать молитву бесполезно? Не нужно?

– Нет. Нужно! Нужно! Нужно! Пусть даже среди грехов, на одну минуту в сердце человека воскреснет Бог! И наполнится душа его Богом! Значит, в этой душе живет Бог! Это важно! Это нужно! Это важнее! Это нужнее всего! Без этого нельзя!

На минуту проснулся человек.

Во всей своей человеческой прелести, во всем своем человеческом совершенстве.

И дивное зрелище неописанной красоты представилось нашим глазам.

Под грязью, под смрадом, под гнусностью, под ужасом, в ночлежке, среди отребьев:

– Жив человек!

Это пьеса – песнь. Это пьеса – гимн человеку. Она радостна и страшна. Страшна.

Видя «на дне» гниющих, утонувших людей, вы говорите своей совести:

– Что ж! Они уж мертвые. Они уж не чувствуют.