На дороге

Керуак Джек

Мы вывалились наружу; забыли Стэна; бегом вернулись за ним и увидели, как он очаровательно раскланивается с вечерними шлюхами, которые только что заступили в свою ночную смену. Он хотел начать все заново. Когда Стэн напивается, то тяжелеет, как здоровенный мужик, а от женщин его вообще невозможно оторвать. Больше того – бабы сами льнут к нему, цепко как плющ. Он настаивал на том, чтобы остаться и попробовать новых, странных и более искусных сеньорит. Мы с Дином настучали ему по спине и вытащили наружу. Он обильно махал всем ручкой – девчонкам, фараонам, толпе, детишкам на улице; рассылал во все стороны воздушные поцелуи под гром аплодисментов Грегории и гордо покачивался, окруженный местными бандами, пытаясь заговорить с ними и передать всем свою радость и любовь ко всему без исключения в этом прекрасном дне его жизни. Все смеялись: некоторые хлопали его по спине. Дин рванулся и заплатил полицейским четыре песо, пожал им руки, разулыбался и раскланялся с ними. Затем прыгнул в машину, и все девчонки, которых мы знали, даже венесуэлочка, проснувшаяся к прощанью, собрались вокруг, столпились в своих легоньких нарядах,

и тараторили что-то на прощанье, и целовали нас, а венесуэлочка даже расплакалась – хоть мы и знали, что плакала она не по нам, ну, не совсем по нам, но ничего, и так сойдет. Моя сумрачная любовь растворилась в тенях внутри дома. Все было кончено. Мы выехали, оставив радости и праздник в несколько сот песо за спиной, и нам отнюдь не казалось, что мы плохо потрудились. Мамбо призрачно следовало за нами еще несколько кварталов. Все кончилось.

– Прощай, Грегориа! – вскричал Дин, посылая городку воздушный поцелуй.

Виктор гордился нами и гордился собой.

– Хочешь сейчас баню? – спросил он. Да, мы все хотели чудесную баню.

И он повез нас в самое невероятное место на свете: то была обычная баня американского типа, она стояла прямо на шоссе в миле от города; там было полно детишек, плескавшихся в бассейне и душевых кабинках внутри каменного здания, всего за несколько сентаво, мыло и полотенца выдавал служитель. Кроме того, там имелся еще я унылый детский парк с качелями и сломанной каруселью, и в тускневшем свете красного солнца он казался таким странным и таким прекрасным. Мы со Стэном сразу взяли полотенца и прыгнули прямо под ледяной душ, и вышли оттуда посвежев и обновившись. Дин не стал суетиться с баней – мы видели его далеко на другой стороне грустного парка: он рука об руку прогуливался с нашим добрым Виктором, многословно и любезно болтал с ним, даже возбужденно наклонялся к нему, чтобы что-то подчеркнуть, и рассекал воздух кулаком. Затем они снова брали друг друга под ручку и шли дальше. Подходила пора прощаться с Виктором, вот Дин и пользовался случаем побыть с ним наедине, исследовать парк, разузнать его взгляд на вещи вообще – короче говоря, врубиться в Виктора так, как мог только он.

Теперь Виктор был очень печален от того, что нам надо было ехать:

– Когда снова приедешь Грегориа, увидишь меня?

– Конечно, чувак! – ответил Дин. Он даже пообещал захватить Виктора с собою в Штаты, если тот захочет. Виктор сказал, что ему надо подумать.

– Есть жена и бэби… нет денег… я посмотрю. – Его милая вежливая улыбка светилась в красноватых сумерках, когда мы махали ему из машины. У него за спиной оставались печальный парк и детишки.

6

Сразу за Грегорией дорога пошла под уклон, по обеим сторонам вставали громадные деревья, и чем ближе подступала темнота, тем громче раздавался в их кронах рев миллиардов насекомых – он звучал как один непрерывный высокочастотный скрежет.

– Фу-у! – сказал Дин, включил фары, и те не работали. – Что такое? что? черт подери, что такое? – Он психовал и колотил по панели. – Ох, Господи, нам придется ехать по джунглям без света, только подумай, что это за кошмар, я смогу видеть, только когда будет проезжать другая машина, а здесь просто нет никаких машин! И фонарей, конечно, тоже. Ох, что же делать, черт бы все это побрал?

– Да поехали и всё. Хотя, может, вернемся?

– Нет-нет, никогда! Поехали дальше. Я еле вижу дорогу. Прорвемся. – И вот мы рванули в чернильную темень сквозь визг насекомых, и мощный, густой запах опустился на нас, почти что запах гнили, и мы вспомнили и осознали, что сразу за Грегорией по карте начинается Тропик Рака. – Мы в новых тропиках! Не удивительно, что такой запах! Нюхайте. – Я высунул голову из окошка; жуки ударялись мне в лицо; невообразимый скрежет поднялся в тот момент, когда я навострил слух на ветер. Вдруг фары у нас заработали и ткнулись вперед, освещая одинокую дорогу, бежавшую меж сплошных стен поникших, змеистых деревьев до ста футов высотой.

– Сук-кин кот! – вскричал Стэн на заднем сиденье. – Черт возь-ми! – Он до сих пор был в улете. Мы вдруг поняли, что он все еще торчит, и ни джунгли, ни наши беды не составляют для его счастливой души никакой разницы. Мы расхохотались – все втроем.

– К чертовой матери! Мы просто кинемся на эти проклятые джунгли и будем спать до самого утра, погнали! – завопил Дин. – Старина Стэн прав. Старина Стэн плевать хотел! Он так улетел по тем бабам, и по чаю, и по тому сумасшедшему, неземному, непостижимому мамбо, которое ревело так, что у меня до сих пор барабанные перепонки трясутся ему в такт… уии! он так торчит, что знает, что делает! – Мы скинули майки и, гологрудые, с ревом понеслись по джунглям. Ни городов, ничего – затерянные джунгли на мили и мили вокруг, и спуск, и все жарче и жарче, и насекомые вопят все громче, и заросли все выше, и запах все мощнее и жарче, пока мы не начали привыкать к нему, и он не стал нам нравиться.

– Как хочется просто раздеться и кататься, и кататься по этим джунглям, – сказал Дин. – Нет, к чертям, чувак, я это как раз и сделаю, лишь только найду подходящее местечко. – Как вдруг перед нами показался Лимон – лесной городок, несколько бурых огоньков, темные тени, необъятное небо над головой, да кучка людей перед кучкой сараюшек – тропический перекресток.

Мы остановились в невообразимой мягкости. Было жарко, как в духовке у булочника июньской ночью в Новом Орлеане. По всей улице сидели в потемках целыми семьями и болтали; подходили случайные девчонки – но крайне юные и лишь посмотреть, что мы собою представляем. Они были босы и грязны. Мы прислонились к деревянному крылечку разломанного продуктового магазина с мешками муки и ананасами, гнившими на засиженном мухами прилавке. Внутри горела одна-единственнай

масляная лампа, а снаружи – еще несколько бурых фонарей, все остальное – черно, черно, черно. Сейчас, конечно, мы так устали, что спать надо было просто немедленно, и мы подвинули машину еще на несколько ярдов дальше по дороге, на городские задворки. Стояла такая невероятная жара, что невозможно уснуть. Поэтому Дин взял одеяло, разложил его на мягком горячем песке прямо на дороге и обрубился. Стэн разлегся на переднем сиденье «форда», открыв для вентиляции обе дверцы, но все равно не чувствовалось ни малейшего дуновения. Я на заднем сиденье мучился в луже пота. Потом вылез из машины и встал, покачиваясь, среди этой черноты. Весь город мгновенно отправился баиньки; шумели только собаки. Как вообще я мог теперь уснуть? Тысячи москитов уже искусали нас всех в грудь, руки и лодыжки. Затем мне в голову пришла блестящая мысль: я запрыгнул на железную крышу машины и растянулся там на спине. Ветра по-прежнему не было, но в стали есть какой-то элемент прохлады, и пот на спине просох, и там запеклись в комки тысячи раздавленных насекомых, и я понял, что джунгли – они захватывают, ты просто становишься ими. Лежать на крыше машины лицом к черному небу – словно лежать в закрытом чемодане летней ночи. Впервые в жизни погода не просто касалась меня, не просто ласкала, морозила или бросала в жар – погода стала мною. Атмосфера и я превратились в одно. Мягкие, бесконечно малые ливни микроскопических жучков омывали мне лицо, пока я спал – несказанно приятно и покойно. Небо было беззвездным, крайне невидимым и тяжелым. Я мог лежать там всю ночь напролет, подставив лицо небесам, и мне это причинило бы вреда не больше, чем укрывавший меня бархатный полог. Мертвые насекомые смешивались с моей кровью; добавлялись порции живых москитов; по всему телу у меня пошел зуд, и повсюду запахло удушливыми, жаркими, гнилыми джунглями – от корней волос, от лица до пяток и пальцев ног. Я был, разумеется, босиком. Чтобы осушить пот, я надел майку – всю в пятнах от насекомых – и снова улегся. Клякса тьмы на черневшей дороге указывала, где спит Дин. Я слышал его храп. Стэн тоже храпел.

Время от времени в городке мелькал тусклый свет – это шериф нес службу со слабеньким фонариком, бормоча что-то себе под нос в ночных джунглях. Потом я увидел, как его фонарик подергивается в нашу сторону, услышал его шаги, мягко падавшие на подстилку из песка и растительности. Он остановился и осветил машину. Я сел и посмотрел на него. Дрожащим, почти жалобным и совершенно нежным голосом он спросил:

– Dormiendo? – показав на Дина посреди дороги.

– Si, dormiendo.

– Bueno, bueno, [23] – пробормотал он, неохотно и печально отвернулся и отправился дальше в свои одинокие обходы. В Америке таких милых полицейских Господь никогда не создавал. Никаких подозрений, никакой суеты, никаких придирок: он – хранитель спящего городка, и точка.

23

– Спит? – Да, спит. – Хорошо, хорошо… (исп.)

Я снова отправился на свою стальную постель и распластался на ней, раскинув руки. Я не знал даже, что именно – прямо надо мной: ветви или открытое небо, и мне это было безразлично. Я открыл рот и глубоко вдыхал аромат джунглей. То был не воздух, вовсе не воздух, а осязаемая и живая эманация деревьев и трясины. Мне не спалось. Где-то в чаще петухи начали кукарекать зорю. По-прежнему ни воздуха, ни ветерка, ни росинки – та же самая тяжесть Тропика Рака прижимала нас всех к земле, которой мы и принадлежали до зуда. В небе не было ни намека на рассвет. Вдруг я услышал, как в темноте яростно залаяли собаки, а затем раздалось слабое чоканье конских копыт. Все ближе и ближе. Что за безумный ночной всадник это может быть? И тут я увидел привидение: дикая лошадь, белая как призрак, рысью бежала по дороге прямо на Дина. За нею, не отставая, бежали и тявкали собаки. Их не было видно: старых, грязных лесных собак, – но лошадь была белой как снег и огромной, и почти светилась, и видеть ее было очень легко. Я совершенно не испугался за Дина. Лошадь увидела его, переступила рядом с его головой, прошла, как корабль, мимо машины, мягко ржанула и ушла сквозь город, досаждаемая собаками, – прочокала к себе в джунгли на другой стороне, и слышал я только, как слабый бой копыт таял в лесах. Собаки успокоились и сели вылизываться. Что это была за лошадь? Что за миф и что за призрак, что за дух? Я рассказал о ней Дину, когда тот проснулся. Он подумал было, что мне приснилось. Затем и сам припомнил слабый сон о белой лошади, а я сказал ему, что это был не сон. Медленно проснулся Стэн Шепард. Малейшие движение – и мы вновь начали обильно потеть. По-прежнему стояла непроглядная темень.

– Давайте заведем машину и слегка проветримся! – закричал я. – Я подыхаю от жары.

– Правильно! – Мы с ревом вынеслись из городка дальше, по безумной трассе, с разверающимися волосами. В серой дымке быстро наступил рассвет, явив нам по обеим сторонам провалы густых болот с ветхими лесинами, заплетенными лианами, кренившимися и клонившимися над запутанными зарослями на дне. Некоторое время мы мчались прямо вдоль железнодорожных путей. Впереди возникла странная антенна радиостанции в Куидад-Манте, как будто мы оказались в какой-нибудь Небраске. Мы нашли бензоколонку и залили полный бак, а последние ночные насекомые джунглей черной массой бросались на лампочки и падали, трепеща, к нашим ногам большими корчившимися грудами: у некоторых бабочек крылья размахом в добрые четыре дюйма, другие ужасные стрекозы так огромны, что им впору питаться птичками, тысячи гигантских москитов, всевозможных безымянных паукообразных. Я скакал по всей мостовой, боясь на них наступить; все закончилось тем, что я засел, поджав ноги, в машине, испуганно поглядывая на землю, где они копошились вокруг наших колес.