На дороге
Шрифт:
Впереди был Монтеморелос, где не так высоко, но нестерпимо жарко. А по мере того как усиливалась жара, вокруг прибавлялось чудес. Дину во что бы то ни стало понадобилось разбудить меня и все показать.
— Смотри, Сал, такое упускать нельзя!
Я смотрел. Кругом были болота, а на обочине время от времени попадались странного вида мексиканцы в жалких лохмотьях. Одни шли по дороге с подвешенными к веревочным поясам мачете, другие рубили этими ножами кусты. Завидев нас, все они замирали и бесстрастным взором провожали машину. Иногда сквозь сплетение кустов нам удавалось разглядеть крытые соломой хижины с бамбуковыми стенами — самые настоящие африканские шалаши. Из таинственных, обвитых зеленью
— Эх, старина, хотел бы я остановиться и слегка расслабиться с этими милашками! — вскричал Дин. — Но гляди, поблизости все время крутятся ихние старики и старухи… И хоть держатся они обычно на заднем плане, а то и ярдах в ста — собирают сучья и ветки или присматривают за скотиной, — девушки никогда не остаются одни. В этой стране никто не бывает один. Пока ты спал, я врубался в эту дорогу и в эту страну. Если бы я только мог рассказать, о чем я передумал, старина! — Он обливался потом. В его безумных воспаленных глазах светилась затаенная нежность. Наконец-то он нашел подобных себе людей! Мы катили по бескрайней болотистой местности с неизменной скоростью сорок пять миль в час. — Сал, по-моему, эти болота надолго. Если ты поведешь машину, я посплю.
Я сел за руль и, погрузившись в раздумья о своем, поехал через Линарес, через разогретую плоскую болотистую равнину, через дымящуюся Рио-Сото-ла-Марина близ Идальго и дальше, дальше. Моему взору открылась огромная долина с зелеными джунглями, разрезанными на полосы засеянных кормовыми культурами полей. Стоя на стареньком узком мосту, на нас глазели сбившиеся в группки мужчины. Под мостом струилась нагретая река. Потом начался подъем, и вскоре на нас вновь надвинулась пустыня. Впереди был город Грегория. Стэн с Дином спали, я был один за рулем посреди своей вечности, а дорога убегала вперед, прямая как стрела. Разве так едут через Каролину или Техас, через Аризону или Иллинойс! Так ехать можно только через весь мир, в те места, где мы наконец познаем самих себя, оказавшись среди всемирных индейцев-феллахов — племени, составляющего изначальную сущность умытого слезами первобытного человечества, которое расселилось вдоль пояса, охватившего экваториальное брюхо земли от Малайи (длинного ногтя на пальце Китая) через громадный индийский субконтинент, Аравию и Марокко, до тех же самых пустынь и джунглей Мексики, а потом через морские волны и Полинезию — до мистического, укутанного в желтую мантию Сиама и все дальше вокруг, вокруг — вот почему одни и те же скорбные стенания слышатся и у полуразрушенных стен Кадиса в Испании, и за двенадцать тысяч миль оттуда, в самом сердце Бенареса, Столицы Мира. Какие сомнения! Эти люди были подлинными индейцами, ничуть не напоминающими тех Педро и Панчо, какими их представляют себе псевдоученые цивилизованные американцы: у них были широкие скулы, раскосые глаза и доброе сердце; они не были глупцами, они не были шутами; они были благородными и печальными индейцами, они были предтечей человечества, его отцами. Пусть волны морские принадлежат китайцам, земля — владение индейцев. Так же как скал не отнять у пустыни, не отнять индейцев у пустыни, именуемой «историей». И они знали это, когда провожали взглядом нас — вроде бы самодовольных, набитых деньгами американцев, собравшихся поразвлечься в их стране. Они знали, кто родоначальник, а кто — преемник извечной жизни на земле, знали и помалкивали. Потому что, когда мир «истории» придет к своей гибели и снова — уже в который раз! — настанут времена, предсказанные в Апокалипсисе феллахов, люди будут теми же глазами смотреть на мир из пещер Мексики, как и из пещер Бали, где было положено начало всех начал, где был вскормлен и получил урок познания Адам. Таким был ход моих мыслей, когда я въезжал в пышущий жаром, пропеченный солнцем город Грегория.
Еще в Сан-Антонио я в шутку пообещал Дину, что раздобуду ему девушку. Это было нечто среднее между вызовом и пари. Когда вблизи солнечной
— Хотеть? Шестьдесят песо. Habla Espanol? Sesenta peso. Меня звать Виктор.
— Нет, — ответил я и беспечно добавил: — Куплю сеньориту.
— Конечно! Факт! — возбужденно вскричал Виктор. — Я добывать вам девочки, только через время. Еще слишком жарко, — поморщившись, добавил он. — Ждать вечер. Хотеть экран?
Экран мне был не нужен, но от девушек я бы не отказался. Я разбудил Дина.
— Эй, старина, говорил я в Техасе, что будет тебе девушка? Так вот, просыпайся и разомни свои старые кости. Девушки уже ждут.
— Что? Что? — Дин вскочил как ошпаренный, хоть и с изможденным видом. — Где? Где?
— Вот Виктор нам покажет.
— Так поехали же! Вперед!
Выскочив из машины, Дин пожал Виктору руку. У бензоколонки околачивалась компания сияющих улыбками парней. Все они были в соломенных шляпах с обвисшими полями, а половина — босиком.
— Старина, — обратился Дин ко мне, — скажи, славный способ провести денек? Куда спокойнее, чем играть в Денвере на тотализаторе! Виктор, у тебя есть девочки? Где? A donde? — громко повторил он по-испански. — Врубись-ка, Сал, я говорю по-испански!
— Спроси его, нельзя ли здесь раздобыть немного травки? Эй, малыш, есть у тебя ма-рии-уа-на?
Малыш с серьезным видом кивнул:
— Факт, только через время, друг. Идти со мной.
— Ииии! Ура! Ого-го! — завопил Дин. Сна у него не было уже ни в одном глазу, он подпрыгивал от нетерпения на этой сонной мексиканской улице. — Все, поехали!
Я угощал собравшихся парней сигаретами «Лаки Страйк». Мы доставляли им несказанное удовольствие, особенно Дин. Размахивая друг перед другом сложенными чашей ладонями, они без умолку тараторили, то и дело упоминая этого тронутого американца.
— Подумать только, Сал, они же говорят о нас, они все секут! Боже мой, что за мир!
Виктор сел к нам в машину, и мы, кренясь на сторону, отползли от бензоколонки. От этой суматохи проснулся доселе безмятежно спавший Стэн Шефард.
Доехав до самой пустыни на другом конце города, мы свернули на изрытую колеями грунтовую дорогу, где машина принялась подпрыгивать пуще прежнего. Впереди показался дом Виктора. Он стоял на краю поросшей кактусами низины, в тени немногочисленных деревьев — ни дать ни взять глинобитная коробка из-под печенья. Во дворе слонялись без дела несколько человек.
— Кто это? — вскричал охваченный волнением Дин.
— Мои братья. Мать тоже там. И сестра. Моя семья. Я женат, живу в центре.
— А как же мать? — Дин даже вздрогнул. — Что она скажет насчет марихуаны?
— О, она мне ее добывать.
Мы остались в машине, а Виктор вылез и вприпрыжку помчался к дому. Там он сказал несколько слов старухе, и та проворно повернулась, удалилась в садик и принялась собирать сухие ветки и листья марихуаны, которые уже были сорваны с кустов и брошены сушиться на солнце пустыни. Братья Виктора тем временем, улыбаясь, сидели под деревом. Они хотели подойти и познакомиться с нами и искали в себе силы подняться и дотопать до машины. Виктор вернулся с обворожительной улыбкой на лице.
— Старина, — сказал Дин, — этот Виктор — милейший, бесподобнейший и самый безумный дикарь из всех, что мне попадались в жизни. Ты только погляди на него, погляди, как он идет спокойно, не спеша. В здешних краях ведь некуда торопиться.
В машину задувал ровный, назойливый ветер пустыни. Было очень жарко.
— Видеть, как жарко? — спросил Виктор, усаживаясь на переднее сиденье рядом с Дином и показывая пальцем на раскалившуюся крышу «форда». — Вы курить ма-рии-гуана, и больше не жарко. Вы подождать.