На этом берегу
Шрифт:
…вороненая сталь доспехов и ярко-голубой плащ на плечах, рука в латной перчатке на рукояти меча, высокий шлем…
— Чистая одежда и расчесанные волосы стали для меня символом свободы, знаком моего освобождения. Ты понимаешь?…
Гилд кивнул.
— Я просто приведу твою гриву в порядок. — Объяснил Риан. — Пусть они знают, что даже в лесу Перворожденные остаются таковыми.
Кто такие "они", спрашивать не приходилось. Теперь "они" правили миром.
Когда альвы вернулись к землянке, Риан напомнил о своем намерении. Хватка у него была неодолимая, и, в конце концов, он уломал друга. Гилд даже не подозревал, что его сородич обладает таким красноречием и обилием аргументов. Гилд махнул рукой и сдался.
— Ладно, делай что хочешь. — Проворчал он, нехотя
Сначала Риан осторожно расчесал волосы Гилда, стараясь распутать колтуны и не причинить боли. Радость переполняла его сердце, так приятно было позаботиться о друге, хоть чем-то выразить свою признательность за сам факт существования.
— Честно говоря, я сам ненавижу, когда кто-то прикасается к моим волосам, — признался он. — Так что… если тебе неприятно, то ты уж прости меня, я постараюсь побыстрее справиться. Потерпишь?
— Что ты?! — Гилд так резко обернулся, что расческа едва не выскользнула из рук Риана. — Мне приятно. Может тебе и нет… я понимаю, волосы запутанные, но чистые, правда, я недавно их мыл.
Он посмотрел другу прямо в глаза, и в миг, когда их взгляды встретились, они прочли мысли друг друга. Оба сразу успокоились, Гилд снова развернулся спиной и, когда расческа вновь коснулась его волос, чуть откинулся назад в неконтролируемом движении. Он просто поверил, поддался и шагнул в топкую пелену спокойствия, словно в туман. Ему было хорошо, но он помнил… помнил, хотя и не старался удерживать в памяти те далекие дни, когда шелковистые волосы были стянуты тонким серебряным зажимом, когда он не знал, что способен ходить в грязной одежде и есть невесть что. Когда он думал, что точный рисунок чертежа или карты на тонком пергаменте ценятся больше, чем кусок хлеба и еда в грязной таверне людей. Ему казалось, что знания его народа будут преумножаться и жить на Земле вечно, что в них будут нуждаться, их будут ценить. Как давно это было… он до боли сжал челюсти, чтобы не думать… как давно!
Ножницы у лесного отшельника были импровизированные, два лезвия, соединенные грубой пружинкой, но в руках Риана они порхали бабочками, ровняя пряди так, чтобы Гилду было удобно и скалывать их, и носить распущенными.
— Где ты этому научился? — поинтересовался Гилд, видя, как споро справляется с задачей его новый друг.
— Ох, чего я только не умею делать, — вздохнул тот. — Наверно, только летать не научился.
Солнце пригревало полянку, где они расположились, и Риан начал тихонечко напевать, увлеченный своим занятием. Назвать это песней было бы слишком преувеличить, так — негромкое мурлыкание себе под нос, свидетельствующее только о душевном покое и хорошем настроении исполнителя. Гилд к своему удивлению узнал мелодию. Старинная песня о доме и родном пороге, о том, как возмужавший мальчик, уже совсем мужчина, возвращается к матери, песня о тепле материнских объятий и щедрости отцовского сердца. Только Риан пел её на каком-то малопонятном языке.
— Очень красивая песня, а что это за язык? Я его не знаю.
— Это язык моей матери, Гилд, женщины из народа древнейших мореходов этого мира. Наверное, я один теперь и помню его. Только… певец из меня никакой. — Вымолвил он печально.
Его лицо было полностью лишено каких-то признаков возраста, нет, не юное и не прекрасное, как твердят все легенды о дивном народе. Наверное, на человеческий взгляд ему могли дать около тридцати с небольшим, но эти светлые глаза видели такую тьму времен, что их тень навеки отпечаталась в глубинах зрачков.
И хотя Гилд не просил, но Риан все-таки заплел ему несколько мелких косичек, которые сколол тонкой деревянной шпилькой. С удовлетворением оглядел созданное своими руками и провозгласил.
— Совсем другое дело. Во времена моей юности — отбоя не было бы от красавиц-плясуний.
…огромный костер на морском берегу бросает жаркий отблеск на лица танцоров, на воду, на стоящий неподалеку большой, невиданной красоты корабль… в длинных волосах цветы… сияют глаза… пылают румянцем щеки…смуглые сильные руки мужчин переплетены с тонкими руками девушек… стройные ноги… зовущие губы…
Риан
— Кто б знал, как давно все это было…
Гилд никогда не носил такой прически, даже не видел, чтобы кто-то плел такие косы. В первый момент, это странное сооружение на голове сильно удивило его. Но потом в памяти всплыла одна гравюра, он вспомни точеное, волевое лицо мужчины в латах и косы, собранные сзади в пучок.
— Спасибо… — он осторожно коснулся пальцами странной прически. — Удобно, так убирали волосы в твоем народе?
Ему хотелось добавить, что на "красавиц-плясуний" он и в юности не рассчитывал. Праздники тогда уже случились редко, народ его жил обособленно, вытесненный со своих исконных земель. Шумных гуляний не было, зато люди по соседству в свои праздники пили и веселились вовсю. Если девушки его народа и танцевали открыто, то лишь в праздничную летнюю ночь, на поляне, при свете луны, а у их отцов и братьев всегда было наготове оружие. Много позже он наблюдал со стороны за ночными гуляниями деревенской молодежи людей. Тьма леса и заросли надежно скрывали альва, он как всегда был в стороне, как всегда один.
— Я рад, что тебе нравится. — Улыбнулся Риан.
— Интересно, живет ли еще кто-нибудь у моря, в том месте, из которого я родом? — невпопад отозвался Гилд. — Хотя, лучше наверно и не знать, тогда можно надеяться хоть на что-то.
Странная, призрачная надежда, гревшая душу вопреки всему. Нет, он не рвался вернуться туда, он просто хотел знать, что есть еще на Земле места, где живут его родичи. Живут нормальной, обыденной жизнью, не так, как он — в лесу. Разум подсказывал, что нет больше таких мест, но душа упорно хотела верить. Он снова коснулся непривычной прически. Подумать только, на сколько наций и народностей делился некогда его народ, а что осталось… если Рок, Судьба или Время столь неумолимы, то стоит ли продолжать борьбу? Вывод казался ясным, но сейчас здесь, в лесу, рядом с Рианом, он снова обрел иллюзию дома и нормальной, размеренной жизни, так стоило ли заглядывать вперед. Гилду хотелось обмануть себя, убедить, что вот так, в отрыве от мира, они и будут жить дальше, всегда, пока не кончится жизнь. Может, тому, кто знал много радостей и удачи, она и показалась бы наказанием, но только не Гилду. Ему нравилось все, и здешние места, и разговоры, и то, что вокруг нет людей, и никто их не беспокоит.
Вечером того же дня альвы, прихватив с собой нехитрые снасти, отправились на реку, как когда-то в детстве, до полуночи ловить рыбу. Весна вступала в свои права, но вода в реке и протоке оставалась пока по-зимнему холодной, самое время для рыбной ловли.
В легких сумерках они подошли к реке, неслышно приблизились к берегу и застыли, прислушиваясь, потому что прямо под берегом нерестилась крупная рыба. Тишину нарушал лишь плеск воды, да капель с надломленной кем-то березовой ветки. Сделав аккуратный надрез на коре, альвы подставили берестяной короб, пока рыба будет ловиться, березовый сок наполнит всю емкость. Потом разрез нужно будет замазать глиной, и дерево не ощутит повреждения и потери. Пока пристраивали коробок, Гилду вспомнилось, как солдаты гарнизона прошлой весной прорубали стволы берез топором и подставляли под рану ведра, даже не взглянув на несчастное дерево. Тряхнув головой, он отогнал воспоминание прочь. "Все прошло, — сказал он себе, — к ним я уже никогда не вернусь". Что бы ни было впереди, пусть уходил вперед безвозвратно, оставляя за собой боль и потерянные надежды.
Но теперь и эти мысли были уже в прошлом, а в настоящем оба альва занялись ловлей рыбы. Их глаза блестели в темноте почти детским азартом, и казалось, что не было множества прожитых лет, тысяч пройденных дорог. Вечно юные — когда так говорят о них, может быть именно эту способность радоваться жизни, несмотря на прожитое, имеют в виду люди.
Для лова у Риана были нехитрые снасти, что-то похожее на обычный бредень и тонкая бечева с крючком и поплавком из пучка птичьих перьев. Обычно он ленился, закидывая бечевку, и знай себе полеживал на бережку в ожидании, пока клюнет рыбка. Одному ему хватало всего нескольких рыбешек.