На французский манер

Шоу Ирвин

– И это все?

– И он любит меня.
– Она произнесла это глухо. За все время, что они были вместе, Беддоуз ни разу не слышал от нее этого слова.
– Он любит меня, - повторила Кристина бесцветным голосом.

– Это я видел, - сказал Беддоуз.
– Безумно.

– Безумно, - сказала Кристина.

– А теперь позволь задать тебе еще один вопрос, - сказал Беддоуз.
– Ты хотела бы сейчас встать из-за стола

и уйти отсюда со мной?

Кристина отодвинула от себя чашку и задумчиво поворачивала ее из стороны в сторону.

– Да, - сказала она.

– Но ты не уйдешь, - сказал Беддоуз.

– Не уйду.

– Почему?

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, - сказала Кристина.
– Куда ты собираешься поехать в следующий раз? В Кению? В Бонн? В Токио?

– Так почему нет?

– Потому что я устала от таких, как ты, - сказала Кристина отчетливо. От корреспондентов, от пилотов, от многообещающих молодых государственных деятелей. Я устала от блестящих молодых людей, которые постоянно куда-то уезжают описывать революцию, подписывать договор или умирать на войне. Я устала от аэропортов и от провожаний. Я устала от того, что мне не положено плакать, пока самолет не взлетит, устала мчаться со всех ног по первому звонку, устала днем и ночью подходить к телефону. Я устала от всех этих избалованных и хмельных международных душек. Я устала сидеть за обеденным столом с мужчинами, с которыми я была близка, и ворковать с их гречанками. Устала от того, что меня передают из рук в руки, устала любить больше, чем любят меня. Я ответила на твой вопрос?

– Более или менее, - сказал Беддоуз. Его удивляло, что люди за соседними столиками еще не начали обращать на них внимание.

– Когда ты улетел в Египет, - продолжала Кристина, не понижая голоса, я приняла решение. Я стояла возле проволочной ограды, смотрела, как заправляют огромные самолеты, смотрела на огни, а потом я перестала плакать и решила: в следующий раз улетать буду я, и пусть кто-то другой мучается возле этой ограды.

– И ты нашла этого другого?

– Да, нашла, - просто сказала Кристина.
– Но я не хочу, чтобы он мучился.

Беддоуз наклонился и взял ее руки в свои. Они безвольно лежали в его ладонях.

– Крис...
– сказал он.

Она смотрела в окно. За толстым оконным стеклом сгущались сумерки и загорались огни, она сидела силуэтом на фоне этих огней, чистая, юная, неумолимая. Он смотрел

на нее, и беспорядочные воспоминания лезли в голову: первая их встреча и другие первые встречи с Другими девушками, и еще как она лежала рядом с ним ранним утром под лучами осеннего солнца всего каких-нибудь три месяца назад, когда это солнце вплывало в их комнату в маленьком отеле на юге, а из окна были видны коричневые Нижние Альпы и далекое море. Держа ее руки в своих, узнавая прикосновение маленьких, как будто детских пальцев, он почувствовал, что если сейчас, сию минуту он сумеет заставить ее обернуться, все будет по-другому.

– Крис...
– шепнул он.

Но она не повернула головы.

– Пиши мне в Сиэтл, - сказала она, не сводя глаз с запотевшего стекла, в котором отражались, искажались и множились огни кафе и ресторана напротив.

Беддоуз выпустил ее руки. Она не убрала их, руки лежали на столе, и блеклый лак ногтей тускло отражался на покрытой пятнами деревянной его поверхности. Беддоуз встал.

– Лучше я пойду, - сказал он. Говорить было трудно, собственный голос, который он слышал словно издалека, звучал как-то странно. "Господи, подумал он, - я старею, того и гляди я начну плакать в ресторанах".
– Я не хочу ждать, пока он принесет счет, - сказал Беддоуз.
– Скажи своему приятелю, что я, к сожалению, не могу с вами вместе пообедать и что я приношу ему свои извинения за то, что ушел не расплатившись.

– Это пустяки, - ровным голосом сказала Кристина, - он будет рад заплатить.

Беддоуз наклонился, поцеловал ее сначала в одну щеку, потом в другую.

– Прощай, - сказал он, и ему показалось, что он сумел при этом улыбнуться.
– На французский манер.

Он быстро оделся и вышел на улицу. Он прошел мимо конторы авиакомпании и, повернув за угол, вышел на бульвар, где за полчаса до него промаршировали ветераны. Ничего не видя, как слепой, он дошел до Арки, там возле могилы и Вечного огня в вечернем тумане поблескивали листья лаврового венка.

Он знал, что в эту ночь ему лучше не быть одному, что надо куда-нибудь зайти, кому-нибудь позвонить и кого-нибудь пригласить пообедать. Но он шел мимо одной, второй, третьей телефонной будки, и хотя всякий раз он замедлял шаг, но так никуда и не вошел. Потому что во всем городе не было человека, которого он хотел бы видеть в этот вечер.