На горах. Книга Вторая

Мельников-Печерский Павел Иванович

И поникла головой и тяжелым вздохом облегчила грудь.

— Садитесь, матушка, — обметая передником лавку в красном углу под иконами, сказала Аграфена Ивановна.

— Садитесь, сударыня, гостья будете. Аннушка, возьми-ка там в чулане яичек да состряпай яиченку.

— Зачем это? Полноте, пожалуйста! Совсем этого не нужно, — сказала Дарья Сергевна.

— Как же можно, сударыня? Без того нельзя. Мы ведь тоже люди крещеные, свят закон памятуем: «Сущего в пути напой, накорми, без хлеба, без соли из дома своего не отпусти», — сказала Аграфена.

— Нет, пожалуйста, не хлопочите, матушка. Напрасно

утруждаете себя, — возразила Дарья Сергевна. — Лучше вот что: скажите моему кучеру, поискал бы у кого-нибудь на селе самоварчика. Чай, сахар у меня есть, и вы бы со мной искушали.

— Ох, самоварчик, самоварчик! — скорбно вздохнув, проговорила Аграфена Ивановна, и слезы навернулись на глазах ее. — Два у нас было самовара; раза по три да по четыре на дню-то чаи распивали. Бывало, кто из сторонних как переступит порог в избе, сейчас самовар, на стол… Дарёнушка! — кликнула в сени Аграфена Ивановна, и на зов ее вошла молодая девушка, такая же высокая, стройная, как и Аннушка, такая ж, как и сестра ее была бы она и красивая, да оспа лицо ей попортила. — Сбегай, родная, к Родивону Захарычу, покучься у него самоварчика. Гостей, мол, господь кнам прислал — чайку испить гостям желательно.

Не говоря ни слова, схватила Даренушка с печи заплатанный шушун и, накрывшись им с головы, пошла по материнскому приказу. Как ни уговаривала ее Дарья Сергевна не ходить в такую непогодь, она-таки пошла.

— Вон какая грязь, а дождик так и хлещет! — говорила Дарья Сергевна.

— Не сахарная, не растает, — сказала Аграфена Ивановна. — Опять же и недалече, всего через два двора — не заплутается.

— Что ж у вас за несчастье случилось, матушка?.. Отчего лишились вы достатков? — с участьем спросила у Аграфены Ивановны Дарья Сергевна, как только вышла Даренушка.

— Ох, сударыня!.. Велико наше несчастье!.. — со слезами сказала Аграфена Ивановна. — Такое несчастьице выпало нам, что горше его на свете, кажется, нет. Двадцать годов теперь уж прошло, как хизнул наш богатый дом.. Хозяина да двух сынов работников: одному было двадцать, другому девятнадцать лет — женить было обоих сбирались — по царскому указу на поселенье в Сибирь сослали.

И рассказала Аграфена Ивановна про ссоры и драки миршенцев с якимовскими из-за Орехова поля, из-за Рязановой пожни, из-за Тимохина бора и про то рассказала, что муж ее с сыновьями в тех делах бывали всегда первыми зачинщиками и каждый раз начальству бывали ослушниками.

— Хотели миру порадеть, миру послужить, а вон оно куда пошло, — пригорюнясь, молвила Аграфена Ивановна. — Шестеро осталось тогда на руках у меня — четыре мальчика да Аннушка с Даренушкой, — эти были самые махонькие. Аннушке-то восемь месяцев было, когда наших сослали, а Даренушку принесла я через двадцать недель после мужниной ссылки. Ни один из четырех пареньков не дожил до возраста, один за другим на погост ушли. А мое-то дело женское, как без большака, без семейной головушки хозяйством станешь заправлять? И дошло у нас до бедноты, до того дошло, сударыня, что в доме теперь хоть шаром покати.

— Хоть бы дочек-то пристроить вам, Аграфена Ивановна, — после недолгого молчанья сказала Дарья Сергевна. — Обе невесты. Как бы, кажется, не найтись женихам..

— Эх, сударыня! — отвечала с горькой улыбкой Аграфена Ивановна. —

Не такие ноне годы, чтобы замуж выходить бесприданницам. Что у господ, что у купцов, что по нашему крестьянству, в теперешни времена все на деньгу пошло. Ну, пущай Аннушка, та личиком по крайности взяла, а Даренушка и тем злой судьбою обижена. Пяти годков оспа побила ее; не побей, тоже была бы красивая. За кого ж ей, рябенькой-то, замуж идти? За вдовца разве за какого-нибудь, на чужих на малых детей, а не то за пьянчугу урезного?.. По нашим местам, сударыня, народ промысловый, потому и давай здешнему жениху девку красовитую да еще с деньгами. Здесь не то, что по хлебопашенным местам. Там берут не жену, а работницу, а по нашим местам такую, чтоб и собой была пригожа и в ларце б у нее побрякивало. А без денег хоть волком вой с девками.

Вот хоть бы Аннушку мою взять — полюбилась она одному пареньку, третий год сохнет, сердечный, по ней и, опричь ее, ни на какой девушке не желает жениться, да и моя-то, пожалуй, не прочь от него. Один сын у отца, а отец богатей — у него две мельницы-точильни и залежных денег достаточно. Как сын отца ни упрашивает, как он его ни умаливает, заладил старый одно: «Клади невеста триста рублев на стол, в таком разе хоть сегодня же венчайтесь». А где такие деньги возьмешь? Была бы прежняя пора — вдвое, втрое бы выложили, а теперь не из земли триста рублев копать. Так сиротки мои бедненькие в девках и засидятся, так и покончат жизнь свою где-нибудь в кельях. Они ж и грамоте обучены. Сама-то ведь я тоже за Волгой в скитах росла, сподобил там меня господь грамоте. Потом святому делу и дочушек обучила.

— А в каком скиту учились вы, Аграфена Ивановна? — спросила Дарья Сергевна.

— В Комарове, сударыня, — отвечала Аграфена Ивановна.

— А в которой обители? — еще спросила Дарья Сергевна.

— В Манефиной, сударыня, — ответила Аграфена. — Возле самого Каменного Вражка. Много уж тому времени-то. Двадцатый теперь год, как услали моего хозяина, да двадцать два годочка, как жила с ним замужем.

Больше сорока годов, стало быть, тому, как я из обители.

— Уходом? — улыбнувшись, спросила Дарья Сергевна.

— Знамо, уходом, — также улыбнувшись, ответила Аграфена Ивановна. — Нешто из обители девку честью отпустить можно? Так не полагается, сударыня.

— А какая мать при вас в игуменьях сидела? — спросила Дарья Сергевна.

— Матушка Екатерина, — отвечала Аграфена Ивановна. — Строгая была старица, разумная, благочестивая. Всяким делом управить умела. И предобрая была — как есть ангел во плоти, даром что на вид сурова и ровно бы недоступная. Настоящая всем мать была. И необидливая — все у нее равны бывали, что богатые, что бедные; к бедным-то еще, пожалуй, была милостивей.

— А нынешнюю игуменью знаете? — спросила Дарья Сергевна.

— Как же не знать матушку Манефу? — сказала Аграфена Ивановна. — При мне и в обитель-ту поступила. В беличестве звали ее Матреной Максимовной, прозванье теперь я забыла. Как не знать матушку Манефу? В послушницах у матери Платониды жила. Отец горянщиной у ней торговал, темный был богач, гремел в свое время за Волгой… много пользовалась от него Платонидушка.

— А еще кого из теперешних обительских знаете? — спросила Дарья Сергевна.