На Гран-Рю
Шрифт:
Снова сердце больно заныло, словно воткнули гвоздь. "Не надо было бросать дом. Ни за что! Что я горожу? Какой дом? Где он, мой дом?"
– Мамино наследство, - возвращая будильник, печально повторил старик.
– Отца тоже нет? Плохи дела. Ты не парижанин...
– Почем вы знаете?
– Вижу. Откуда приехал?
– Из Аонжюмо. Ну и что?
– Да ничего. Зовут?
– Жюстен.
– А я Гюстав Кремье. Дядюшка Гюстав. Будем знакомы и пойдем-ка переночевать у меня... у нас. Жена - Луиза, - рассказывал он уже по дороге.
– Тетушкой называть нельзя. Желает, чтобы называли мадам. Дядюшка Гюстав и мадам Луиза. Два одиноких
Старик остановился, гневно стукнул палкой о тротуар.
– Зачем война? Тебе нужна война? Или мне? Или нашему убитому сыну? О боже, боже, - простонал старик. Прикрыл ладонью глаза. Постоял.
– Ну, пошли. Стало быть, Лонжюмо твоя родина? Хорошее место?
– Очень, очень!
– с жаром воскликнул Жюстен.
– Близко речка Иветта, неширокая, а рыбы полно. Вдоль деревни луга, луга. Справа, слева и дальше луга. Вы любите полевые цветы? А ловить рыбу?
– Когда-то любил. Вот и наш дом.
Трехэтажный, украшенный лишь железными решетками узких балкончиков, дом по сравнению с богатыми зданиями центральных улиц был строго скромен и прост.
Дядюшка Гюстав отпер ключом дверь подъезда. Другим ключом - квартиру на втором этаже. Небольшая прихожая, с длинным зеркалом, подзеркальным столиком темного дерева и под цвет ему вешалкой показалась Жюстену чуть ли не приемной для гостей. "О-о! Шикарно у них", - отметил он про себя. Дядюшка Гюстав понял.
– Пятнадцать лет собирали деньги купить эту квартиру, а пожить сыну недолго пришлось. Сюда, налево.
Отворил дверь налево, и Жюстену представилось невиданное зрелище. Все четыре стены увешаны часами различных фасонов и размеров. Были тут старинные в солидных футлярах, откуда по ходу времени доносится задумчивое кукование кукушек. Красовалось на полочках несколько настольных парадных с узорчатой резьбой по бронзе. Висели на стенах простенькие ходики, их ярко-желтые, как начищенная медь, маятники усердно раскачивались взад-вперед! И много по стенам же, прикрепленных на гвоздики, мужских, величиной едва не с блюдце, с серебряными массивными цепочками. Все это тикало, стучало, бежало, казалось живым.
– Мое ремесло, - ответил часовщик удивленному взгляду Жюстена. Начал работу едва не полвека назад на часовой фабрике подручным мальчиком, закончил мастером. Уволили, занялся этим делом. Чиню людям часы. Иной принесет, а уплатить за работу нечем, вот и висят, ждут хозяина. Иных не дождутся. Война. А это...
– голос часовщика зазвучал сипло, грозя сорваться, - это книжный шкаф сына. Сын преподавал в начальных классах коллежа.
Жюстен восхищенно разглядывал корешки книг в книжном шкафу, не смея дотронуться. И, о чудо! Бывают же чудеса на свете! Как иногда обрушиваются на человека напасти, одна настигая другую, так нежданно судьба дарит милости. Встреча с часовщиком и эти книги. Жюстен обомлел, увидя на полке "Отверженных" Гюго. Нахлынули, понесли, закружили воспоминания. Счастливое лето! Внезапно возникшая в Лонжюмо загадочная русская школа учителей, манящая необычностью, будила фантазию. Андрэ, Стрекоза. Они познакомили Жюстена с Гаврошем. Жажда чтения после того овладела Жюстеном. Попробуйте в Лонжюмо раздобыть книгу, если это не Библия. Жюстен подъезжал к аптекарю, кюре, даже месье мэру. Даже в замок удалось пробраться, вымолить у гувернантки втайне от господ кое-что на
– Зря рвешься в чужой удел, - рассуждал отец.
– Книги, науки, разные ученые звания - для них. Нам отпущено свое место. Мы простые люди. Так создал господь...
– Дядюшка Гюстав, а ваш сын? Ведь вы тоже простые люди, а он...
– Он стал бы ученым. Наверное, большим ученым, - гордо ответил часовщик.
– Расскажи про учителей той школы.
– Они хорошие. Самый главный учитель учителей в русской школе был месье Ильин. Мне о нем сказали, что великий человек.
– Чему он учил?
И тут в памяти Жюстена ясно всплыло: ведь Андрэ и Стрекоза говорили, что то, чему учатся в русской школе, описывает книга Максима Горького "Мать".
В книжном шкафу дядюшки Гюстава не оказалось Максима Горького. Тогда Жюстен захотел взять сейчас же "Отверженных" Гюго, найти страницы о Гавроше. Но дядюшка Гюстав сказал:
– Ложись спать на постели сына. Сегодня читать поздно. Электричество дорого стоит.
Мадам Луизу Кремье Жюстен увидел следующим утром. Она вышла в кухню на завтрак, приготовленный дядюшкой Гюставом: слабенький кофе в больших чашках, по бутерброду с тонюсеньким ломтиком сыра.
Мадам Луиза, прямая, плоская, с огромными, странно расширенными глазами и блуждающей улыбкой на изможденном лице, внесла, прижимая к груди, продолговатый сверток в белых простынках. Жюстена не заметила. Мужу не кивнула.
– Мой пти, моя крошка, мой ангелочек, не бойся, не отдам тебя, не отдам...
– бормотала она. И мурлыкала колыбельную песню без слов.
– Так с утра до ночи, - угрюмо промолвил Гюстав.
– Не с кем перемолвиться словом. Жаль ее. И себя жаль.
После завтрака надел свежую рубашку, навел блеск на ботинки и позвал Жюстена к одному своему старому другу. Если у кого можно разузнать про Горького, это у него. Просвещенный человек, держит связи с русскими эмигрантами в Париже. "По-ли-ти-чески-ми", - по слогам, многозначительно выговорил дядюшка Гюстав.
Его старый друг оказался фотографом, книголюбом и пылкой натурой. Разговор, конечно, сразу зашел о войне.
– К нам долетело его "Воззвание о войне". Перевели на французский, разумеется, нелегально, распространили в листовках. И я распространял, да, я! Кто заподозрит старика, да еще такого на вид респектабельного?!
Фотограф действительно даже дома имел вид респектабельный - тщательно отглаженные брюки, чистейший воротничок, свежий галстук.
– Он пишет в "Воззвании", - продолжал наизусть фотограф: - "Из-за чего же идет эта война?.. Это есть война между двумя группами разбойнических великих держав из-за дележа колоний, из-за порабощения других наций, из-за выгод и привилегий на мировом рынке".
– Вот за что гибнут наши сыновья, - сказал Гюстав Кремье.
– Слушайте! Слушайте дальше!
– возбужденно торопился фотограф: - "Но война, неся бесконечные бедствия и ужасы трудящимся массам, просвещает и закаляет лучших представителей рабочего класса. Если погибать, погибнем в борьбе за свое дело, за дело рабочих, за социалистическую революцию".
Фотограф поднял палец, как бы указующий перст, и было в этом жесте что-то проникновенно величественное.
– Он пишет в "Воззвании", он нас зовет бороться против войны, за революцию. Он революционер. Его голос слышен пролетариату и передовым людям всех стран. И врагам. Пусть они устрашатся. Этот русский - великий революционер. Великий Человек!