На грани анархии
Шрифт:
Лиам жалел, что у него так и не появилось возможности прикончить Пайка самому, голыми руками.
В его душе зашевелилось легкое беспокойство. Он ненавидел тот факт, что не видел тела Пайка. И что он сам не выстрелил в его череп.
Лиам не любил ничего оставлять на волю случая. Дыра во льду преследовала его мысли, вторгалась в его кошмары. Поглощала его уверенность.
После того как они столкнули снегоход Пайка с моста, Лиам хотел спуститься с насыпи и охотиться за этим маньяком, пока не найдет его тело и не убедится на сто процентов в его смерти.
Преэклампсия
Его инстинкт защищать — спасать — оказался сильнее.
Покончив с посудой, Лиам вытер руки о полотенце, лежавшее рядом с раковиной, и направился к задней двери. Он отодвинул светонепроницаемые шторы, которые приклеил скотчем к окну, чтобы убедиться в безопасности и понаблюдать за Призраком.
Он не стал бы оставлять Ханну одну, если бы рядом не было пиренея, который ее бы охранял. Кроме того, он нашел в гараже свисток, который она теперь носила на шее под свитером.
Если у нее вдруг случится беда, она дунет в свисток, и Лиам прибежит. Он старался никогда не выходить за пределы досягаемости, хотя ему и нужно было это сделать, чтобы найти снегоход.
Он выглянул в узкое окно, инстинктивно осматривая лес и сканируя задний двор на предмет угрозы. Призрака он не увидел.
Последние несколько дней пес выходил на прогулку на несколько часов. Он всегда возвращался весь в снегу, грязи и колючках, усталый, но довольный.
Такая собака, как пиренейская, должна жить на улице. Призрак ненавидел сидеть взаперти так же, как и Лиам, но время на восстановление пошло ему на пользу. Его шерсть уже отрастала на том участке, который доктор Лауде выбрила, когда снимала отек мозга.
Как бы Лиам не хотел признавать это, но последние девять дней стали благом и для Ханны, и для Призрака. И, возможно, для Лиама тоже. Жизненно важная передышка от постоянного хаоса и угрозы смерти, постоянно наступающей им на пятки. Шанс перегруппироваться, исцелиться.
Ребенок проснулся с громким криком. Шарлотта Роуз спала в согретой огнем гостиной, устроившись в импровизированной люльке — ящике комода, набитом самыми мягкими простынями, которые они смогли найти.
Лиам разрезал еще одну пару простыней, чтобы сделать подгузники. Они только отчасти сгодились. Настоящие подгузники занимали важное место в списке необходимых вещей, наряду с салфетками, бутылочками, пустышками, присыпкой для попы и всем остальным, что полагалось ребенку.
Ханна поспешила в гостиную и вернулась через минуту с маленьким свертком на руках. Он смотрел на нее, безмятежную, сияющую и полную глубокой, беспричинной радости.
Радость не входила в число тех эмоций, с которыми Лиам имел большой опыт. Любовь тоже.
Если только не считать безответной любви, которая сопровождалась равной долей страданий и душевной боли.
Внезапно почувствовав себя неловко, он перебирал в уме, что бы такое сказать.
— Она так хорошо спит.
Ханна посмотрела вниз на малышку с мягкой
— Как и Майло.
Она протянула сверток Лиаму.
— Можешь ее подержать? Моя мама готовила альфредо с розмарином и чесноком. Наверняка здесь где-то в ящике есть розмарин.
Лиам легко взял ребенка, прижав маленького человечка к себе. Так было не всегда. Когда Ханна впервые попросила его подержать ее, он покраснел.
— Я не занимаюсь детьми, — пробормотал он тогда.
— А по мне, так это бред. — Ханна закатила глаза. — Сколько людей, кроме акушеров, могут сказать, что они помогли родиться человеку? Не многие.
Он не признался, что сделал это дважды. Лиам не сказал ей, как мысль о племяннике разрывала его сердце. Как смерть Джессы каждую ночь разыгрывалась в театре его сознания, ужасный фильм, который никогда не прекращался.
Он хотел, но не рассказал. Он не смог. Слова застряли у него во рту, как гвозди.
— Я бы сказала, что твой опыт уже превосходит уровень большинства самцов на планете, — заявила Ханна. — Вот, возьми ее. У тебя все получится.
Он сглотнул, собираясь снова протестовать, но каким-то образом сверток оказался в его руках, а Ханна уже удалялась, на ее лице появилась хитрая ухмылка.
— Видишь? — сказала Ханна. — Ты ей нравишься.
Сначала он держал ребенка неловко. Она была такой маленькой, такой хрупкой. Такая крошечная — просто дыхание, птичка в руке, почти ничего и все сразу.
Теперь он держал Шарлотту с большей легкостью, но с такой же заботой.
Она сморщила свое нежное личико и уставилась на него широкими светло-голубыми глазами, совсем не похожими на нефритово-зеленые глаза ее матери, но такими же прекрасными. На ней была маленькая серо-зеленая вязаная шапочка, которую он подарил ей в день ее рождения.
Лиам вспомнил хлюпающую пуповину, обмотанную вокруг ее шеи, страх, скрутивший его нутро, когда он судорожно разматывал ее, умоляя малышку дышать.
Он помнил первого ребенка, которого принимал. Как голова его племянника целиком поместилась в его руке, теплое маленькое тельце прижалось к его груди, прижалось к его шее.
Ничто не могло подготовить тебя к появлению на свет другой жизни. Никакое обучение или дисциплина не могут уберечь человека от того наплыва эмоций и чувства ответственности, которые Лиам испытывал каждый раз, когда смотрел на маленькую Шарлотту Роуз.
Она целиком и полностью принадлежала Ханне, но для него она стала чем-то большим. Лиам будет проклят, если позволит кому-либо прикоснуться к ней.
Что-то давно застывшее начало таять внутри него. Лиам не боролся с этим. Он больше не хотел с этим бороться.
Он сжал в объятиях ребенка Ханны и снова почувствовал эту яростную потребность защищать. И не только защищать. Нежность. Может быть, даже что-то более глубокое, более сильное.
Он взглянул на Ханну, на ее сияющее лицо, теплое, открытое и полное нежности. Это вызвало в нем что-то, что Лиам не хотел признавать, боялся признать, но все равно знал, что оно есть.