На грани тьмы

Стоун Кайла

— У нас нет такой проблемы, — заверил Ноа. — Вы могли бы доставлять помощь по воздуху в любой из маленьких городков в округе.

— Позвольте мне уточнить. Население Фолл-Крика сколько? Тысяча человек в хороший день? У нас семьдесят пять тысяч голодающих семей в Каламазу. Двести тысяч в Гранд-Рапидс. Сто двадцать тысяч в Лансинге. В Детройте — семьсот — восемьсот тысяч, даже не считая пригородного населения.

Эндрюс нахмурился.

— Мы делаем все возможное, чтобы охватить каждую общину, но некоторым из вас придется справляться самим.

Внутренности

Ноя скрутило от волнения и нарастающего гнева.

— Значит, вы просто бросаете нас?

— Вы живете в сельской местности. У вас есть фермы и ресурсы, которых нет в городах.

— Ты что, издеваешься? — Выражение лица Джулиана потемнело, как грозовая туча. — Ты собираешься стоять здесь и нести эту чушь? Сейчас зима. Ты видишь какие-нибудь посевы, готовые к сбору урожая?

Эндрюс сделал шаг назад и поднял руки, защищаясь.

— Вам нужно успокоиться, сэр.

— Мы спокойны. — Розамонд положила свою руку на руку сына, мягко сдерживая его. Она сохраняла спокойствие, хотя уголок ее правого глаза продолжал подергиваться. — Мы знаем, что это не ваша вина, мистер Эндрюс. Но есть ли кто-нибудь, с кем вы могли бы поговорить? С региональным руководителем? Мы нуждаемся в помощи не меньше, чем большие города.

Выражение лица Эндрюса смягчилось. Он всего лишь бумажный бюрократ, не способный ничего сделать, даже если бы захотел. Он выглядел крайне уставшим. Измотанным.

— У нас в Мичигане десять миллионов человек. Проблемы нарастают как снежный ком. Массовые отключения электричества, потеря воды и тепла, отсутствие связи и транспорта… аварийные службы делают все возможное, но мы не можем позаботиться обо всех… мы просто не можем.

Ноа почувствовал, как гнев вытекает из него. Он чувствовал себя подавленным. Даже подозревая, услышать это вслух оказалось в равной степени досадно, тревожно и удручающе.

— У меня связаны руки. — Эндрюс вытер лоб. Его лицо осунулось, под глазами залегли круги. — Мне жаль. Правда.

Никто не проронил после этого ни слова. У них просто пропал дар речи.

Случилось то, чего они так боялись.

Фолк-Крик оказался предоставлен сам себе.

Глава 31

Квинн

День одиннадцатый

Горе — тяжелая штука. Особенно когда ты горюешь о чем-то потерянном, но в то же время никогда не принадлежавшем тебе.

Материнская любовь для Квинн Райли всегда оставалась понятием туманным. То, о чем она читала в книгах или смотрела в фильмах. Скорее идея, желание, чем реальность.

И вот теперь она ушла навсегда. У нее никогда не будет матери, которая целует ее в макушку перед сном, которая обнимает за сказкой или песней, которая слушает, когда она жалуется на школу, мальчиков и домашние задания, которая всегда рядом.

Ни она, ни бабушка не говорили об этом, когда Квинн вернулась в дом после публичной казни, пораженная и все еще не оправившаяся от шока. Кроме того, с ними был Майло. Как

бы он ей ни нравился, но он не член их семьи.

Бабушка, видимо, считала так же и занялась делом. Она показала Майло, как консервировать мясо под давлением. На ужин они вместе приготовили мясной рулет. Когда стемнело, бабушка принесла керосиновые лампы и показала Майло, как их зажигать и обращаться с ними.

Квинн действовала на автомате, почти не присутствуя. Она сидела за столом и возилась с кольцом на губах, а ее мысли витали за тысячу миль отсюда. Она не могла есть. Кошки прыгали к ней на колени и терлись о ноги, но она не обращала на них внимания.

После ужина они слушали экстренные предупреждения по радиоприемнику с наручным регулятором. Правительство наконец-то перешло на новое сообщение, которое повторяли до тошноты. Национальная гвардия совместно с Федеральным агентством по чрезвычайным ситуациям и Красным Крестом распределяла помощь и создавала убежища по всему восточному побережью.

Они по-прежнему не называли причину отключения электричества и не упоминали слово ЭМИ. В сообщении содержалась просьба сохранять спокойствие и порядок, а также заверения в том, что электричество будет восстановлено в течение нескольких недель.

— Чушь собачья, — заявила бабушка. — Они явно не знают, что за хрень случилась и как с этим справится.

Майло рассмеялся на это.

Квинн не переставала видеть мертвое тело своей матери, падающее в снег, и не могла найти в себе силы что-либо сделать, не говоря уже о том, чтобы улыбнуться или рассмеяться.

Ноа забрал Майло после шести. Когда они наконец остались одни, бабушка добавила в дровяную печь несколько охапок дров, чтобы поддерживать в ней жар, а затем устроилась за кухонным столом. Она прислонила свою трость к ближайшему шкафу и положила голову на свои покрытые венами и старческими пятнами руки.

— Она мертва? — спросила бабушка без предисловий.

Квинн кивнула.

Они сидели в маленькой, теплой кухне, и пламя уютно потрескивало позади них. «Моссберг 500» стоял возле кухонного шкафа рядом с бабушкиной тростью. 22-й калибр Квинн лежал на столе на раскрытой газете, ожидая, когда его почистят и смажут.

Валькирия и Локи поссорились — скорее всего, Локи, как обычно, донимал Валькирию — и гонялись друг за другом по спинке дивана в гостиной и вокруг мягкого кресла. Один мяукал, требуя еще еды, хотя он уже вылизал свою миску.

Тор забрался к бабушке на колени и устроился там, чтобы вздремнуть, а Хель забралась на верхушку холодильника, взирала на всех оттуда, покачивая пушистым хвостом.

Завывал холодный ветер. Он скрипел ставнями и раскачивал несколько шатающихся черепиц на крыше. За окнами кухни царила абсолютная тьма.

Квинн не плакала. Она давно поклялась, что никогда не будет плакать из-за своей матери. Она не собиралась нарушать эту клятву и сейчас.

Однако это не заглушало яростной боли в ее груди. И боль, пульсировавшую во всем теле, как живое существо.