Шрифт:
Джо Р. Лансдейл
На грязных берегах старой Сабины
Joe R. Lansdale — On the Muddy Banks of the Old Sabine
Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям.
В этом пепле под голубым небом вы найдете кости и воспоминания, сожженные растраченной
Эти кости, пепел и куски плоти — почти конец нашей истории.
* * *
Отправляйтесь на рассвете туда, где протекает река Сабина, где можно поймать рыбу с помощью тростниковой удочки и дешевой лески, поплавка, сделанного из пробки от бутылки уксуса. Добавьте крючок золотистого цвета, червяка, мягкое свинцовое грузило или два, насаженных на леску плоскогубцами, оттяните трость и забросьте утяжеленную леску в реку, наблюдая, как вода расходится кругами вокруг лески и медленно становится неподвижной.
Тепло ложится на шею и руки, которые вы намазали дешевым солнцезащитным кремом, больше похожим на индюшачью поджарку, чем на профилактическое средство. Вы согреты и бодры от того, что шли из города пешком, неся свое снаряжение. Вам шестьдесят лет, у вас прекрасное здоровье, вы рано ушли на пенсию с хорошей финансовой подушкой, и теперь вы можете делать то, что всегда хотели делать ранним утром, помимо того, чтобы идти на работу. Рыбалка.
Садитесь поудобней и ждите.
А потом приходят они!
В ушах стоит рев мотора, когда машина спускается с длинного моста через реку Сабину по бетонной лодочной дорожке, ведущей к воде. Мужчина и женщина выходят из машины, мужчина несет сложенное одеяло, а женщина — перекинутую через плечо сумочку размером с корзинку для пикника, и оба они бредут по боковой тропе, преодолевая заросли, водяных мокасинов и случайные рои комаров. Остановившись на поляне, которую однажды летом прочертило пламя молнии, они расстилают одеяло и садятся.
Между вами и ними зеленеет большое скопление кустов. Если бы они посмотрели, то увидели бы вас. Но они не смотрят. Мужчина приступает к работе, как будто только что прозвучал заводской гудок и у него есть квота. Он ласкает женскую грудь через одежду так, словно грудь может убежать. У нее синяк под глазом.
Из укрытия вы подкрадываетесь ближе к зарослям кустарника, заглядывая в щели между ветвями и листьями.
Женщина снимает с плеча ремешок сумочки и кладет ее рядом с собой на одеяло.
Его руки продолжают двигаться без нежности, но с точностью специалиста. И тогда женщина, мягко оттолкнув его, улыбаясь, с блестящими, как фарфор зубами, говорит:
— Тим, я знаю, что у тебя были другие женщины. Я знаю их имена. Я знаю, когда они звонят тебе и когда ты звонишь им. Их духи на твоих рубашках для меня как яд!
— Не говори глупостей.
Его рука настойчиво раздвигает ее ноги.
— Я знаю, что
Женщина как-то отстранилась от него, и улыбка исчезла с ее лица.
Лицо мужчины — грозовая туча.
— В жизни будут вещи, которые тебе не понравятся, женщина. Смирись. Ты моя. Но я тебе не принадлежу.
— Вряд ли это справедливое утверждение.
Вторая рука снова трогает грудь, и пальцы ловко сжимают сосок.
— Так устроен мир. По закону Божьему мужчина может делать все, что ему заблагорассудится. По браку ты — моя собственность. Знаешь, что будет, если ты будешь возражать?
— Нет. Например?
Он изучает ее лицо, и его глазам надоедает эта непокорность.
— Как будто у тебя есть разум чтобы это понять.
— Но я хочу понять твою логику. У меня есть колледж, есть диплом. У тебя есть ты, но у тебя нет меня. Больше нет.
— Я скажу так — у тебя есть образование, но нет мозгов! Я не хочу больше возвращаться к этому разговору! Знаешь, что бывает, когда ты так делаешь?
— Я ношу это на своем лице.
— Верно, и всегда страдает такое милое личико. Не заставляй меня делать это снова. Не заставляй меня не хотеть смотреть на тебя. Этот синяк и так ужасен.
— Это только сторона силы.
— Опять верно, дорогая. Я выбью тебе все зубы, чтобы ты больше не могла донимать меня своей философией.
И в голове у женщины всплывают все те случаи, когда он "заставлял ее делать это": он хотел секса, когда она не хотела, он хотел ужин СЕЙЧАС, и те случаи, когда он хотел чего-то настолько неопределенного, что она не могла ни понять, ни выполнить. Времена, когда она дрожала в своей постели, когда у нее отбирали телефон, когда она не могла навестить друзей, когда за ее порциями еды следили, чтобы поддерживать ее вес таким, какой ему нравится. Она вспомнила все случаи, как ее называли глупой, уродливой, никчемной или безумной.
Может, она и в самом деле была последней. Ее подтолкнул к этому грузовик обстоятельств, подпитываемый неуверенностью в себе и его необъяснимой подлостью. Она могла смириться с собственным безумием, если таковое имело место. С ним она больше не могла жить, надеясь, что уважение укоренится, надеясь на любовь и перемены. Теперь она понимала, что этого никогда не произойдет.
Она откидывается назад делая вид что в очередной раз сдалась на его милость. Но вместо этого достает из большой сумочки топорик, отполированный, как точный инструмент хирурга, с тщательно обмотанной скотчем рукояткой. Когда она отводит его назад, чтобы нанести удар, солнечные блики рассыпаются по лезвию, и она с восторгом видит его шокированные, расширенные глаза, поджатые губы, откинутую назад голову, как будто это может помочь.
А потом она наносит удар по его красивому лицу.
Топор рассекает кости и плоть, гладко, как горячий нож кусок теплого масла.
* * *
Глубокое утро. Отряд бойскаутов выходит на марш. Их скаутмастер — высокий и худой, бледнокожий парень без капельки пота, хотя температура на марше-броске двенадцати человек держится адская. У скаутмастера есть маленькие полукруги пота подмышками, но они слабые, а его колени то и дело подрагивают под разрезом шорт цвета хаки. В его движениях чувствуется машинная точность, как будто его собрали на заказ на фабрике бойскаутов, андройд с мотором и болтами, скрепленный лазерными лучами и торцевыми гаечными ключами.