На исходе ночи
Шрифт:
Разговоры о знаменитых сыщиках у приятелей возникали не раз и часто переходили в спор. Балтага имел свое, особое мнение относительно прославленных литературных героев, и это мнение весьма отличалось от общепринятого.
— Подумаешь, комиссар Мегрэ, — горячился он. — Бродит себе, понимаешь, по парижским бистро, покуривает трубочку, пропускает рюмку за рюмкой коньяка, все время куда-то звонит по телефону и — пожалуйста, преступник сам в руки идет. Вот что я тебе скажу, Аурел: сюда бы этого знаменитого комиссара, к нам, посмотрел бы, на что он способен в действительности.
Кауш,
Николай вспомнил:
— К тебе тут приходили по делу о хищении на топливном складе. С повестками.
— Сам видишь, замотался с новым делом. Только сегодня вырвался в прокуратуру, и то на часок. А с тем делом придется повременить. Свое они все равно получат.
Раздался телефонный звонок. Звонила судмедэксперт:
— Я все выяснила, Аурел Филиппович. Санитарка наша новая, Варвара Лаптеакру, и в самом деле постирала его. Зачем, спрашиваете? Уж больно оно было грязное, говорит, неудобно было нести в таком виде в прокуратуру, да и девочку очень она жалеет…
Кауш мысленно крепко выругал чистюлю-санитарку, а заодно и себя за то, что не проследил, а вслух сказал:
— Придется официально допросить санитарку. Видимо, злого умысла с ее стороны не было, но все-таки…
Балтага с интересом прислушивался к разговору. Аурел разъяснил ему, в чем дело, и он заметил, что такую дуру-санитарку надо гнать с работы.
— Чудак ты, Никушор, — возразил Кауш, — разве не знаешь, что санитарка — нынче профессия редкая, следователя легче найти, чем санитарку, а тем более в морг. Просто ее надо крепко предупредить, чтобы впредь не занималась самодеятельностью.
Кауш взял еще один такой же пакет плотной бумаги, вложил в него платье и постановление о судебно-медицинской экспертизе, запечатал и написал адрес:
«Кишинев, республиканское бюро судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения МССР».
В тот же день с нарочным пакеты ушли в столицу.
Кауш позвонил в райотдел Сидоренко и попросил его прийти. Через некоторое время они оба стояли перед одноэтажным, весьма неприглядным с виду зданием с потрескавшейся стеклянной вывеской: «Жилищно-эксплуатационная контора № 3».
Открывая захватанную руками многочисленных посетителей дверь, Кауш оглянулся на Федора. В легкой летней рубашке и светлых нарядных брюках он вовсе не походил на инспектора уголовного розыска, скорее на спортивного тренера. «Хорошо, что догадался переодеться, работа предстоит деликатная».
После яркого солнца коридор, в который они вошли, показался необычно темным. Когда глаза привыкли к полумраку, Аурел разглядел на двери одной из комнат табличку: «Техники-смотрители». Возле двери толпилась группа людей. Они безразлично рассматривали пошедших. Старушка в платке и теплых домашних тапочках на босу ногу пояснила:
— Не принимают. Говорят, заявку надо сделать, а я и запамятовала, сколько этих самых заявок дала, а крыша текет…
В ответ Кауш пробормотал нечто сочувственное, и они вошли в комнату техников. Молодой,
— Приема нет. Заявки на ремонт — только в письменной форме.
Сдерживаясь, Кауш вежливо спросил, кто из присутствующих Махаринец. Им оказался именно этот щеголеватый молодой человек. Следователь дал понять, что им нужно поговорить наедине. В комнате, где еще минуту назад оживленно комментировали вчерашний футбольный матч, стало тихо. К таким дерзостям со стороны просителей здесь не привыкли. Махаринец удивленно вскинул голову с длинными темными волосами:
— А в чем, собственно, дело?
— Вот об этом и поговорим, — уклончиво ответил Кауш. — У вас найдется свободное помещение?
Свободным оказался маленький красный уголок. Кауш показал технику свое служебное удостоверение. Эта темно-красная книжечка с вытисненным на обложке государственным гербом не произвела особого впечатления на Махаринца. Он только снова удивленно повторил свой вопрос.
— Меня и старшего лейтенанта Сидоренко, из уголовного розыска, интересует ваш рабочий Виктор Матвеевич Пысларь и особенно — где он работал 16 августа. Это можно установить?
— Конечно, можно, по нарядам. Сейчас принесу. А зачем вам? — с некоторым беспокойством спросил техник.
Упоминание об уголовном розыске больше подействовало на него, чем удостоверение следователя прокуратуры.
— Так, проверить кое-что.
Махаринец просмотрел пачку бумажек и отложил несколько.
— Пожалуйста. 16 августа слесарь-сантехник Пысларь выполнял следующие работы: чистка канализации во дворе дома 89 по Колхозной; ремонт стока в ванной, Вторая Парковая, 30, квартира 5; ремонт бачка, улица Труда, дом 294, квартира 12. Это все.
— Он один работал?
— Один. Вдвоем там делать нечего, ремонт пустяковый.
— А Порецкий Михаил в тот день работал?
— Порецкий? Так он же в отпуске с понедельника, как раз с 16-го числа. В тот день я его видел после обеда, он отпускные получал вместе с Пысларем. Пысларь тоже в отпуск уходил, но я попросил его еще поработать пару дней.
— А что, он всегда такой сознательный, ваш слесарь? — спросил Сидоренко.
— Как вам сказать… Когда трезвый — можно договориться по-хорошему, все понимает. А если выпивший… — Махаринец только махнул рукой.
— И часто он выпивает?
— Беда с ним… Вообще слесарь он неплохой… когда трезвый, конечно. Потому и держим.
— А что еще вы можете сказать о Пысларе, какой он человек?
Махаринец задумался. На этот вроде бы простой вопрос отвечать всегда трудно. Бывает, люди проживут рядом чуть не всю жизнь, а так и не разберутся друг в друге. Кауш это понимал и потому осторожно относился к показаниям свидетелей. И еще он знал, что мнения о человеке бывают весьма субъективными. Да и где, собственно говоря, тот прибор, которым с точностью можно измерить особенности характера. Один говорит — скуп, другой — бережлив, один убежден — трусоват; другой считает — осторожен; бесхарактерный — отзываемся о сослуживце его коллега, мягкий — уверен другой…