На исходе ночи

Калугин Алексей Александрович

Ка-митар посмотрел на Мейт, как будто спрашивал, стоит ли продолжать?

– Ну-ну, – подбодрила его Ут-Харт.

– Возможно, не так давно в твоей жизни случилась какая-то беда. Быть может, ты потеряла кого-то из близких?

– При чем тут бальке? – тут же увела разговор в сторону Мейт.

А ка-митар все отлично понял.

– Молодые девушки предпочитают сладкие ликеры, – с улыбкой ответил святоша.

– А слуги Ше-Шеоловы попивают бальке, – съязвила-таки Мейт.

– Вообще-то высшие иерархи культа Ше-Шеола не одобряют употребление ка-митарами даже легких алкогольных напитков. – Святоша весьма двусмысленно поскреб ногтем висок. – Но я добросовестно

и не единожды проштудировал священную книгу То-Кабра, а также изучал не входящие в канонический текст апокрифы. Ше-Шеол дважды – в главах «Первоприход» и «Буквы» – говорит о том, что брог дурманит разум и делает человека похожим на скотину безмозглую. Но при этом он ни слова!… – Ка-митар с просветленным видом вознес к потолку троеперстие. – Ни слова не сказал в осуждение бальке и тех, кто его употребляет. Напротив, как свидетельствует Ше-Мрок в главе «Новый Приход», Ше-Шеол и сам не отказался от стаканчика холодного бальке в жаркий день, который поднесла ему сестра несчастного пастуха после того, как святой старец изгнал из ее брата демонов Хоп-Стаха. Ты, конечно, помнишь этот эпизод, сестра?

Вопрос был вовсе не с тем, чтобы подловить собеседницу на незнании То-Кабры, – ка-митар и сам увлекся интересной темой. Но Мейт поняла это так, что пора переходить от слов к делу, и пригласила гостя на кухню.

Пристроившись в уголке между холодильником и краем маленького кухонного столика, ка-митар с благодарностью принял из рук Мейт открытую бутылку бальке. И, сделав глоток из горлышка, блаженно зажмурился, совсем как царк, добравшийся до хозяйской сметаны. Мейт села напротив святоши, поставила вторую бутылку перед собой.

– Ну так что? – посмотрел на девушку ка-митар. – Бальке мы уже обсудили. Какие еще будут темы для разговоров?

– Разве я должна их предлагать? – удивилась Мейт.

– Ты же хозяйка.

– А ты ка-митар.

– Ну и что?

Мейт недоверчиво поджала губы.

– Первый раз вижу ка-митара, который не пытается навязать собеседнику свою тему. Или у тебя это не получается?

– Ну почему же, – с обидой – профессиональная честь задета! – приподнял узкий подбородок святоша. – Если бы я захотел, то за пару минут раскрутил бы тебя на покупку трех цитатников.

– Зачем мне три?

– Один оставишь себе, два других подаришь знакомым.

– Сомневаюсь, – скептически усмехнулась Мейт.

– Напрасно, – всего-то и сказал ка-митар.

И с видом, самоуверенным донельзя, бальке из бутылки глотнул.

– Так чего же ты ждешь? – спросила Ут-Харт.

– Не видишь, что ли? Бальке пью. – Святоша еще раз демонстративно приложился к бутылке. – К тому же я сейчас не на работе.

– Как это? – не поняла Мейт.

– В гостях вроде бы, – ответил ка-митар и замер, ожидая, как отреагирует на такое заявление хозяйка.

Мейт взяла большую кружку и не спеша, по краешку, чтобы не было пены, перелила в нее бальке.

– Зовут-то тебя как, гость дорогой? – вопрос был задан с насмешкой, но без желания обидеть.

– Ири Ше-Рамшо, – представился ка-митар. – Послушник шахана, что в секторе Тар-Кус.

– И давно ты там послушничаешь?

– Да сколько себя помню, – улыбнулся ка-митар. – Я сирота, воспитывался в приюте при шахане. Пел в хоре, помогал толкователям службы проводить. Много чего делал, все при шахане. Так и остался там. Можно сказать, что все решил за меня Ше-Шеол. А можно все списать на обстоятельства и на то, что у меня просто не было выбора.

Ири не помнил Дня, хотя и родился за два больших цикла до заката. Быть может, потому, что

воспитанники приюта при шахане большую часть времени проводили в больших холодных сумрачных помещениях, которые служили им одновременно и спальнями, и классами для занятий, и мастерскими, в которых изготовлялись схороники, пересчетки, наклейки с символикой культа, открытки с фотографиями патернального ка-митара и прочих высших иерархов культа. От того времени в памяти Ше-Рамшо остались только неизменно сырые простыни и неприятное ощущение от застывшего на пальцах клея – все равно как кожа шелушится. Помнились еще гнусные ухмылочки старших воспитанников, хотя историй, что рассказывали они малышам, Ше-Рамшо вспомнить не мог. Или же не хотел вспоминать? А вот чувство гадливости осталось. И еще в промозглую, дождливую погоду у Ше-Рамшо жутко ныли суставы пальцев рук. Особенно суставы большого и среднего пальцев левой руки.

Ше-Рамшо точно не помнил, как оказался в посудомойке. Горячей воды в шахане не бывало в принципе. Когда старшему толкователю шахана требовалось попарить ноги, воду для него грели в огромном, двадцатилитровом баке из нержавейки. Для посудомоев воду никто не грел, а самих их к плите и близко не подпускали. Деньги, что выдавал настоятель для приобретения моющих средств, старшие воспитанники тратили на бальке, а обезжиривающий гель и пенящийся порошок на посудомойке заменяла стопка старых газет, которыми следовало тереть тарелки, сдирая с них жир и присохшие остатки пищи. Работа была противной – огромное корыто чугунной раковины с хлещущей в него струей ледяной воды, вонь гниющих отходов из мусорных баков, что стояли в проходе рядом с посудомойкой, вечно скользкая грязь под ногами – и физически тяжелой для шестилетнего паренька. Мокрые тарелки постоянно норовили выскользнуть из рук, а за разбитую посуду полагался крепкий подзатыльник от старшего воспитанника, выполняющего роль надзирателя. Милые воспоминания о радостном и беззаботном детстве.

– И ты никогда не жалел о том, что стал ка-митаром?

– Жалел не жалел, – святоша задумчиво качнул бальке в бутылке, – какое это имеет значение?

– Но ты не хотел бы изменить свою жизнь?

– А какой в этом смысл? – Ше-Рамшо посмотрел на Мейт так, словно она спросила, не хочет ли он забраться в мешок с ядовитыми жуками. – Может быть, мойщик витрин живет лучше, чем ка-митар? Или у него работа интереснее?

– Мойщик витрин по крайней мере не навязывает никому свои услуги! – с непонятным для нее самой раздражением ответила Мейт.

– Умение должным образом предложить клиенту свои услуги, – ка-митар сделал особый акцент на слове «предложить», которым заменил слишком уж резкий глагол, использованный Мейт, – это, между прочим, тоже своего рода искусство. Ни один человек просто так свои рабуны не отдаст.

– Я, кстати, собиралась купить у тебя брошюру только ради того, чтобы ты перестал ломиться в дверь, – заметила Мейт.

– Вот видишь, – одобрительно улыбнулся Ше-Рамшо. – Ты уже начинаешь понимать, в чем тут дело.

– Ты продаешь бога.

– Нет, – покачал пальцем ка-митар. – Я продаю веру.

– Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет! – Изображая бурный протест, Ше-Рамшо слегка стукнул донышком бутылки по столу. – Бога невозможно продать, потому что он у человека в душе!

– Слова, – отмахнулась Мейт.

– Пусть так, – не стал спорить Ше-Рамшо. – Предложи другое определение.

– Ничего себе! – теперь уже недовольство выражала Мейт, ей для этого потребовалось раскинуть руки в стороны. – Почему это я должна выполнять твою работу?