На коне — через века
Шрифт:
Через три года дикая кобыла решилась вместе с табуном войти в зимний загон, где лошадей кормили. Тогда Дурилин велел ее поймать. Домашних лошадей выгнали из конюшни, а ее заперли там. Тарпаниха как бешеная стала кидаться на стены, буйно металась по конюшне и выбила себе один глаз. Потом забилась в темный угол и застыла. Несколько дней, пока стояла там, ничего не ела. Но голод и жажда выгнали ее из угла. Постепенно она стала привыкать к людям. Брала сено из рук конюха. Шла на водопой, когда ее вели. Но всякий раз старалась вырваться. И не было никакой возможности оседлать ее.
После того как весной кобыла ожеребилась третий раз и уже в конюшне, ее решили выпустить
Теперь действия переносятся в Асканию-Нова. Там прослышали, что всего в тридцати пяти верстах от Аскании, в Агайманском Поду, что в Таврической степи у села Агайман, видели будто бы дикого тарпана. И крестьяне захотели испытать резвость своих коней. Собрались большой артелью: решили поймать тарпана. По всему Агайманскому Поду расставили конные подставы, на которых лучшие ездоки на лучших лошадях (иные и о-двуконь!) дожидались преследователей, чтобы сменить их, когда в бешеной скачке за тарпаном пройдут они мимо. Дело было зимой, в декабре.
Гнались, меняя лошадей и всадников, весь день и, возможно даже, так бы и не догнали тарпана, но тому не повезло: передней ногой он попал в сурчиную нору и сломал ногу. Упал и лежал беспомощный на снегу, храпя и скаля зубы.
Люди окружили, связали его, положили на сани и привезли в Агайман. И тут узнали: это же та самая безглазая кобыла, которая свободу предпочла сытости дурилинской конюшни!
Она заслужила уже такое уважение во всей округе, что даже крестьяне, люди простые и к сентиментам не склонные, очень жалели ее. Захотели спасти тарпаниху, упросили деревенского парикмахера (он же коновал) сделать ей новое копыто, протез, короче говоря. Но измученное преследованием и болью животное не воспользовалось этой милостью, подаренной врагами: в конце декабря 1879 года последний вольный тарпан умер в ненавистном ему плену у человека.
Последний вольный тарпан. Но в плену жила еще одна дикая лошадь: знаменитый шатиловский тарпан, который, как родился, лишь неделю успел пожить в степи, а остальные двадцать лет провел в неволе.
И. Н. Шатилов был большим любителем лошадей, очень интересовался тарпанами, много писал о них, всеми силами старался спасти их от уничтожения. В конце прошлого века он по просьбе Петербургского общества акклиматизации животных доставил в Москву и Петербург одного за другим двух тарпанов.
Это были единственные из тарпанов, тщательно исследованные зоологами, единственные, от которых сохранились кости: череп от шатиловского и скелет от таврического. Череп хранится в Зоологическом музее МГУ, а скелет — в Ленинграде, в Зоологическом институте Академии наук.
Таврического тарпана поймали в Таврических степях. В 1862 году привезли его в Петербург. Академик И. Брандт, когда увидел дикого коня, тут же и решил, что не стоило его так далеко везти: это не тарпан, сказал он, а «скверная крестьянская лошаденка». Шатилов возражал: конь с первого взгляда поражает типичной для дикаря внешностью, «стоит взглянуть на него, чтобы убедиться, что тарпаны не одичалые лошади, а первобытный дикий вид зверей из семейства лошадиного».
«Позднейшее изучение черепа и скелета этого тарпана, — пишет профессор В. Г. Гептнер в „Заметках о тарпанах“, — показало, что прав был Шатилов, а не академик Брандт».
Шатиловский тарпан прожил в зоосаде года два и умер
Но действительно ли он был последним? Перед войной в руки наших зоологов попал документ, который заставил их в этом усомниться. Весной 1934 года В. Г. Гептнер получил заверенные несколькими свидетелями показания зоотехника Н. П. Леонтовича.
«В 1914–1918 годах, — сообщал Леонтович, — я имел возможность наблюдать последний экземпляр тарпана. В эти годы животное жило в имении Дубровке, в Миргородском уезде, Полтавской губернии».
Это был старый жеребец. Владельцы конного завода доверили его попечению косяк киргизских кобыл. Он очень ревностно исполнял свои обязанности: был «исключительно злой и дикий». Никого из чужих не подпускал к своему гарему и нападал даже на людей, проезжавших по степи, «если у них в упряжке были кобылы». Мышиной масти жеребец с таким свирепым и решительным видом бросался на повозку, что люди не выдерживали и пускались наутек. Тогда тарпан рвал зубами сбрую, освобождал своих новых подруг от ярма и плена и гнал их, оглашая степь победным ржанием, к своему косяку.
Этого отважного коня табунщики купили у немцев-колонистов. А те поймали его еще жеребенком в стаде диких лошадей, перебив их всех.
Гептнер предполагает, что немцы-колонисты истребили табун диких родичей маленького тарпана где-то тоже в Таврических степях и приблизительно в начале девяностых годов прошлого века. «Это, вероятно, и есть дата гибели самых последних вольных тарпанов», — заключает он. А гибель последнего невольного тарпана «таким образом переносится с восьмидесятых годов на 1918–1919 годы».
Тут бы и следовало поставить точку, если бы история тарпана не имела бы продолжения. Ученые, люди неугомонные, никак не могли примириться с тем, что нет уже на земле тарпана, и решили «воскресить» его.
Тарпаны жили не только в степи, но и в лесах некоторых стран: например, в Литве, Польше, Восточной Пруссии; в Беловежской пуще они встречались еще в конце XVIII века, а в зверинце панов Замойских в Замостье (в юго-восточной Польше, у границы с Украиной, к северо-западу от Львова) дожили до начала прошлого столетия. В 1808 году двадцать диких лошадей раздали местным крестьянам. Те их приручили и стали на них ездить и пахать. Потомки тарпанов, смешанные, конечно, с домашними лошадьми, донесли до наших дней многие признаки своих диких предков.
Из этих-то тарпановидных коников, как их называют в Польше, генетики решили умелым скрещиванием и отбором вывести новую породу лошадей с внешними признаками тарпана. Работой руководил Т. Витулани. Дело, начатое в 1936 году, шло очень успешно, несмотря на войну и оккупацию (многих животных, с которыми экспериментировали поляки, вывезли в Германию). Тарпан возрождался на глазах: шаг за шагом, поколение за поколением его потомки, растерявшие в течение полутора веков свои признаки в массе крестьянских полукровок, постепенно вновь «собирали» их. Эти рассеянные в сотнях лошадей фамильные черты дикого мышастого коня удалось сконцентрировать, как в фокусе зеркала, в немногих животных. Некоторые кобылы стали приносить жеребят с короткой стоячей гривой, как у зебры или лошади Пржевальского. А это — наиболее типичный «дикий» признак, закрепить который у потомков домашних лошадей особенно трудно.