На короткой волне
Шрифт:
— Пусть пани сядет, — говорит обеспокоенный хозяин.
— Не бойтесь. Я не уйду… — отвечаю я.
Юлиан с полицейским переходят через шоссе. Я поворачиваюсь к хозяину, выхватываю из кармана револьвер. На всю жизнь остаются в памяти расширенные от ужаса глаза, бледная вспышка выстрела, вой собаки, рвущейся с цепи, крики женщины, желтое поле пшеницы…
Ветром снесло платок с головы… Я бегу, бегу все дальше в лес, в горы… Бегу долго, стараясь запутать следы в ручьях, на камнях, меняя направление, бегу, бегу… Спускаются сумерки. Идти даже медленно уже нет сил. Вот большой овраг. Я спускаюсь вниз и забираюсь в маленькую глухую нору на дне его. Немного отдохнув, начинаю обдумывать свое положение. Парашют остался на дереве. Его найдут. И платок тоже. Это факт. Немцы, конечно, поймут, кого
Темно и холодно в лесу; вероятно, уже глубокая ночь. Страшно вылезать из ямы. Собрав последние силы, напряженно вспоминая дорогу, я медленно потащилась обратно. Рассветало, когда я добралась до вершины горы со знакомым уже домом. Маленький огонек светился в окне…
Здесь же, недалеко от опушки, под густой елью, загородившись хворостом, я легла спать. Посмотрела на камень, выступавший из земли, — он будет вместо подушки, — и едва положила на него голову, как сразу уснула. Спала я долго. Сквозь сон никак не могла понять, почему мне холодно, а когда проснулась, то увидела, что идет дождь. Я вся промокла. В голове чувствовалась тяжесть. Я села к стволу дерева, загородилась хворостом и опять быстро уснула. На этот раз проснулась от легкого шороха. Сжала револьвер — я и во сне держала его в руке, — но тревога оказалась напрасной. Надо мной с ветки на ветку, распушив рыжий хвост, прыгала белка. Меня знобило. Хотелось есть. Оглядываясь по сторонам, я пошла к кустарникам, в которых спрятала вещевой мешок. Дождь кончился, но в лесу было туманно и сыро. Новая беда поджидала меня — мешка на месте не оказалось. Несколько раз я обыскала кустарник вдоль и поперек — ничего! Я вернулась к своей ели усталая и злая.
Невыносимо длинные, тоскливые прошли три дня. Голодная, больная бродила я по лесам, тщетно пытаясь разыскать товарищей. В тоненькой летней блузке было очень холодно спать на земле. Я сделала себе постель из еловых веток, укрывалась тоже ветвями. Постель была жесткой, но надежной. Глядя со стороны на эту кучу хвороста, никто бы не подумал, что под ней лежит человек. Голова постоянно горела как в огне, мучила жажда, временами я теряла сознание и проваливалась в темноту. Очнувшись, сердилась на свою беспомощность и старалась держать себя в руках. С трудом добиралась до ближайшего ручья, чтобы напиться холодной, чистой воды. Приходило минутное облегчение, затем опять голова становилась тяжелой, не было сил поднять ее от земли, не было сил двигаться. С тяжелыми кошмарами проходили ночи. И каждая ночь уносила с собой частицу света, с каждым днем становилось все темнее вокруг, мутился рассудок. Синими звездочками в ночи горели глаза майора. Где он?.. Что же не найдет меня? Неужели сердце не подскажет ему дорогу?
Иногда одолевали сомнения: не лучше ли было сидеть под крылышком родителей, работать на фабрике и спокойно ждать конца войны? Может, действительно мне, девчонке, незачем было мечтать о больших и трудных делах? Но нет, нет! Сейчас трудно. Это экзамен. Надо выдержать!
Мучительно хотелось есть. Я нашла в лесу большую суковатую палку, опираясь на нее, ходила по горам. Мне становилось все хуже. Кружилась голова, но я шла и шла, обходя полицейские посты, людей.
На пятый день я встала пораньше, добралась до лесной тропинки, которую приметила накануне, и стала ждать. Сидела долго. Напротив из кустов выбежала серна. Я не шевелилась. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Потом серна, легко оттолкнувшись стройными ножками от земли, ускакала обратно в лес. Вскоре на тропинке показался мужчина. Он шел, тихо напевая, в такт песне размахивая полотняной сумкой. Я хотела выйти ему навстречу, но вовремя остановилась. На тропинке показался полицейский. И опять я ушла в горы. Я ходила долго, пока не выбилась из сил. Только палка — мой друг — помогала держаться на ногах. Мне все стало безразлично, и, выйдя из лесу на большую поляну — совершенно открытый склон горы высотой с полкилометра, я пошла прямо через
На поляне я увидела женщину, которая пасла корову. Ближе к опушке сидели возле стада овец два пастуха. Я решила подойти к женщине. Обессиленная, дошла до нее, опустилась на землю, взглянула ей в глаза и, не в силах сказать ни слова, заплакала, прижавшись лицом к жесткой сухой траве.
— Почему пани плачет? — спросила женщина.
Я подняла голову, посмотрела на нее. Что сказать? Что спросить у нее?
Может быть, она знает, где партизаны? Может, попросить кусочек хлеба?..
Вдруг женщина, смутившись, отвернулась от меня и погнала корову. Почему? Почему она ушла? Неужели она не видела, что у меня нет больше сил? Неужели она не видела, что я больна?
Полгода спустя я узнала, что ее испугал револьвер, торчавший у меня из кармана. Эта женщина, добрая и простая, хотела уже мне помочь чем-нибудь, но, увидев револьвер, испугалась и ушла. Так я и осталась в ее памяти — плачущая, больная — серый комочек на голом склоне горы…
Я встала и ушла в лес, на свою постель. Тяжелый и черный навалился сон. Очнувшись, я крепче сжимала револьвер. Только бы полиция не застала меня спящей. От горячего дыхания потрескались губы. Бесконечной казалась темнота беспамятства, темнота ночи… Наступил шестой день. Я добралась до тропинки и стала ждать. Показался мужчина с сумкой в руках. У меня не было другого выхода, я решила рискнуть. Когда он подошел ближе, я выглянула из-за дерева и тихо сказала:
— Прошем пана…
Он остановился, быстро взглянул на меня и, оглядываясь по сторонам, подбежал ко мне.
— Что вы делаете? Вы понимаете, что вы делаете? Вас ищут везде, а вы так близко от дороги! Полиция ходит кругом! На столбах в селе объявления висят, ваши приметы описаны. Внизу у тропинки стоит полицейский и проверяет, что люди в лес несут. — Михал (так звали моего нового знакомого) похлопал себя по карманам и показал сумку, где лежали две лепешки и кусок сыра.
— Вот и все, хоть целый день работай. Больше не разрешают с собой взять. Надеются, что вы придете за едой к кому-нибудь в деревню… А партизаны вас так ищут! Всем своим людям наказали вас найти…
Потом мы сидели, пригнувшись в кустах, очень близко друг к другу. Михал говорил быстрым шепотом:
— Панна Ася, один русский попал в полицию. Ваш парашют сняли с дерева, а этот человек был недалеко от того места: Он очень сильно разбился: поломал руки, ноги… его нашли два фольксдойча… Он просил спрятать его, а они выдали полиции…
«Так вот кто кричал тогда», — подумала я,
— А как зовут? Вы не узнали?
— Петр. Его звали Петр.
— Почему «звали»? Разве?..
— Да. Он умер два дня тому назад… Он был очень плохой. Весь больной. Панна Ася, он все рассказал… и про вас, и про майора, и про всех…
— Полиции?
— Да. А они все равно били его, пытали…
— Скажите, а радиостанцию нашли?
— Радио?.. Не слыхал. Наверное, нет, не нашли.
— Хорошо… А как мне добраться до партизан? Где остальные наши товарищи? Вы ничего не слышали о них?
— Нет. Пока ничего. О партизанах я сегодня узнаю, они далеко отсюда находятся. Только вы, пожалуйста, никуда не выходите, подождите еще немножко… Панна Ася, как вам удалось уйти от облавы?
— От какой облавы?
— Ведь после того, как вы убежали, полицейские и солдаты — их было человек сто — «прочесали» лес, в котором вы скрылись. Они много стреляли. Мы все ждали, с чем они вернутся. А потом узнали, что вас не нашли. Только парашют и вещевой мешок.
— Облава на меня — это понятно. А вот почему они не поймали — это и мне непонятно…
Итак, Петр Климашин замучен полицейскими. Что он мог рассказать?..
Михал отдал мне весь обед, который нес с собой. Это был один из счастливейших дней моей жизни. Я опять была не одинока, надежда на скорую встречу с товарищами ободрила меня, пища прибавила силы.
Ночью дети Михала пробрались ко мне и принесли старый, потрепанный пиджак, по которому ни один житель села не признал бы его хозяина. В эту ночь мне показалось, что постель не очень жесткая и земля не такая уж холодная…