На краю государевой земли
Шрифт:
Бабы на мужиков: «Мужики вы или нет?! Он же не медведь, не волк!»…
А сами того – худеть стали.
– Да то ж не совсем кот, – со смыслом качали головами мужики.
Дарья на Федьку: «Ты не шастай вечером, по темноте-то!»
– Он по амбарам лазит, – выдал Васятка Федьку. – Кота ловит…
Федька метнул на него устрашающий взгляд и украдкой показал ему кулак.
– Я те половлю! – зашлась Дарья в крике. – Мужиков запугал, а ты – туда же!
– Мамка, я знаю, где он отсиживается днем-то, – засопел, обиделся Федька.
– Он отсидится тебе – по роже!..
Короток
Темнело. Было холодно. Федька вышел со двора и направился по тропинке в сторону ворот, что выходили на поле, на киргизскую дорогу. Он дошел до избы бабки Фёклы и остановился. Прислушался… В острожке было тихо. Ни пьяной горластой ругани промысловиков, наезжающих к весне в добычливый пушниной год, зная его наперед!. И уж как то?.. Приметы, приметы!.. Ни глухого перелаивания к ночи собак, пугающих невесть кого. Даже здоровенный атаманов пес Берендей, и тот притих, опасаясь выдать коту свое укромное местечко, куда прятался на ночь. Ясно: подошло время забродить коту, раз собаки поджали хвосты, забились по норам.
– Вот, Вражина, как запугал-то! – пробормотал Федька.
В животе у него что-то смущенно заурчало, будто замурлыкал кот, и стали быстро холодеть руки и ноги. Его передернул озноб. Не от холода, хотя и было холодно, лязгнули зубы, как бывает, когда закупаешься летом, в жару-то, на речке…
Ко двору конного казака Ефремки Фомина он шел не просто так, не с кондачка. Ефремка был мужиком тороватым, двор держал в исправности. Полон был зерном у него и амбар. Завел он и заимку, затеял было бортничать, потом бросил, перешел на пасеку. Так было прибыльнее, и не надо было таскаться по тайге. Сил хватало на все, казак был дюжий. Вот разве что из острожка по государеву делу не поднимешь. Тут же слезно: обнищал, меж дворов скитаюсь… Это он-то?! Ругался с ним и атаман, и воевода: ничего не помогает…
Почему Федьке запало в голову, что кот прячется у Ефремки? Он мыслил прямо, так: раз амбар большой, то и укрыться есть где…
И вот сейчас, в сумерках уже, чтобы Ефремка не подумал что-нибудь лихого, он перелез через забор и тихо позвал хозяйскую сучку:
– Карька, Карька!
Ее он прикармливал несколько дней, чтобы она привыкла к нему.
Карька выползла из-под крыльца и подошла к нему за подачкой, повиливая хвостом. Федька сунул ей обглоданную кость, которую своровал из чугунка у матери. Карька взяла ее, отошла от него и принялась за дело.
Он же подошел к амбару и затаился, стараясь разобрать, что происходит в избенке у Ефремки… Оттуда доносились какие-то голоса: спокойные, тихие…
В темноте стукнула щеколда, дверь амбара легонько скрипнула, приоткрылась.
Карька глянула на Федьку одним глазом и стала грызть свою кость дальше, как бы говоря: мол, давай, разрешаю, ты свой человек.
Федька прикрыл за собой дверь и оказался в кромешной темноте. Со всех сторон к нему подступила тишина, да такая, что стало слышно чье-то дыхание – с хрипотцой. Он вздрогнул, испугался, но тут же сообразил: да это
В амбаре крепко пахло дубленой кожей от лошадиной упряжи и подседельных потников, густо несло дегтем и еще чем-то… Солодом!.. Унюхал он и едва различимый аромат от пчелиных сот: тянуло откуда-то из-за стенки… А вот что-то зашуршало, как будто скреблись мыши… Да какие мыши! Здесь же рядом Вражина! Собаки, и те забились по щелям, мужики носа не кажут из изб… А тут – мыши!.. Нет, это он – Вражина! Федька точно знает, животом чувствует.
Он переступил еще шаг в ту сторону, на шорох – прислушался… Все было тихо… Нет! Опять кто-то заскребся!.. Когти – когти пробует! Точит, почуял, что это Федька добрался до него… Это тебе не мужики! Это Федька! Он не будет долго цацкаться с тобой…
Он сделал еще шаг туда же – на этот звук, застыл на одной ноге, услышав, как где-то, под самыми его ногами, кто-то заскребся сильнее… Побалансировав на одной ноге, готовый вот-вот завалиться набок, он сделал еще шаг вперед и провалился куда-то вниз, вскрикнув: «А-аа!»… Не успел он испугаться, как ударился обо что-то мягкое. И это мягкое и пушистое вывернулось из-под него с таким пронзительным визгом: «Мяу-у!.. Фырр-р!» – что у Федьки на голове торчком встали волосы, он завопил: «Ма-ама-а!» – и тут же оборвал вопль, словно кто-то вбил ему в рот кляп.
Карька, напуганная этим воплем, лениво взлаяла и опять стала смачно грызть свою кость, заработанную нечестным делом…
Когда Федька не вернулся к ночи домой, Дарья завыла, хватаясь за сердце.
– Кота, кота, зараза, пошел искать!
Иван сразу понял все, коротко бросил Васятке: «Айда!» – и вышел из избы.
Они зажгли факелы и двинулись со двора. За ними увязалась Дарья. Сунулась было и Маша, но Иван прикрикнул на нее:
– Сиди с Варькой! Не то и эту потеряем! Тоже пойдет искать кота!
Перво-наперво они зашли в избу к Баженке. И угодили как раз ко времени, когда атаман сидел за столом со своим семейством и ужинал при тусклом свете жирника.
– А-а, Иван, проходи! – поднялся атаман из-за стола.
– Проходите, проходите! – приветливо засуетилась и хозяйка, его жена Катерина, видя, что Пущины остановились у порога.
На дворе у атамана Васятка раньше никогда не был и впервые увидел весь его хоровод девок: мал мала меньше. Они уставились на него, именно на него, почему-то на него. И старшая, уже взрослая Зойка тоже глянула на него, опустила глаза и быстро спрятала под стол ложку, устыдившись чего-то.
Васятка отвел взгляд от красивого, ужасно красивого лица глазастой девки, с желтоватым оттенком кожи… А нос-то! Прямой, тонкий! Как у царицы!.. Он точно знал, что у царицы нос должен быть только такой и никакой иной… И лоб – высокий, непокрытой головы. Умница! Все говорят – умница… О боже! Что-то ударило его под сердце, он почувствовал, что краснеет, как и Зойка. И он неуклюже подался назад, за Пущина, чтобы спрятаться там, за ним, в темноте.
– Спасибо, Катерина, в следующий раз как-нибудь, – сказал Иван. – Некогда. Вишь, Баженка, дело-то какое: Федька затерялся где-то.