На краю империи: Камчатский излом

Щепетов Сергей

– Крепко я сомневаюсь, отец Игнатий, – ухмыльнулся Митька. – Мнится мне, немцу главному шибко до дому хочется. Не любо ему по морям незнаемым плавать!

– А чо ж он сей год на Охотск не ушел? – спросил Андрей Васильевич.

– А то ты не знаешь! – скривился Митька. – Мягкой рухляди Беринг желает. И в том я ему первый помощник!

– Наслышан, – кивнул Козыревский. – Ты про беса свово докончи. Может, он те судьбу открыл, а?

– Тут, вишь како дело, отец Игнатий… – растерялся Митька. – Этот

тезка мой он как бы в будущем жил. Коли б мы с ним не встретились, все б шло у нас нормальным ладом. Вон, Андрей Васильич меня б батогами забил до смерти. Тока я от людишек его отбился и тем судьбу свою изменил супротив знаемой.

– Может, и про нас чо поведал?

– Дык иначе ж все пошло… – замялся Митька. – Вот мнится мне, будто по прежнему ладу не бывать тебе, отец Игнатий, на Камчатке. А ты, вишь, возвернулся.

– Да-а-а… А ведь не собирался же… – задумался монах. – Однако ж виденье было – и приехал вот. Кажись, все сходится. Чудны дела твои, Господи!

Получив поддержку, Митька продолжил уже смелее:

– А ишшо внятно мне, что по прежнему ладу Беринг с людишками своими летом на Охотск уйти должен.

– А оставят чо-нито? – поинтересовался Шубин.

– Кормовой да огненный припас в Нижнем и в Большерецке оставят, часть в Охотск потащат, – начал пророчествовать казак. – Оттель на Якутск сразу уйдут. Сюда Беринг вернется годов через десять, и людей с ним придет не в пример более. Тока и до той поры спокою здеся не будет. На Большой земле начальство уж новую испидицию заварганило. След лето на корабле Беринговом приплывет их множество великое. В опчем, начнут землицы проведывать да нас жизни учить. Правда, без толку все, но горя хлебнем!

– Погодь-ка! – прервал Козыревский рассказчика. – Слышь, Андрюха, а ведь не врет парень! Эт он про Шестакова с командой сказывает. Собираются они по Ламскому да по Восточному морям плавать. Того я Митьке не говорил, а более прознать ему негде!

– Думаешь, правду прорицает?

– На то похоже. Далее давай!

– А еще, коли по старому ладу, бунт камчадалов будет немалый: Нижний острог спалят, служилых побьют, – бодро продолжил Митька. – Усмирять их приезжие станут – с нашей подмогой, конечно.

– Когда?! – хором спросили слушатели.

– Через два лета на третье! – уверенно заявил пророк и сразу же пошел на попятную: – Тока это ж по старому ладу…

– Да вняли уже, вняли, – пробурчал Козыревский и надолго задумался. Наконец инок вскинул голову: – Налей-ка нам, Андрей Васильич, по чарочке. Примем винца да о деле перемолвимся.

Просьбу гостя хозяин исполнил. Опустошая чарку, Митька подумал совершенную глупость: «Это мы сейчас выпили столько же, сколько ясак стоит, если без поборов, конечно».

– В опчем, Митрий, порешили мы былую вольницу вспомнить, – начал инок. – Чтоб, значит,

без чужих начальников жить.

– Бунтовать?

– Дело тако по-разному обзываться может, – усмехнулся Козыревский. – Ты слыхал, чтоб какой бунт успехом окончен был?

– Не-а…

– Верно, потому как тогда се и не бунт вовсе, а иначе прозывается.

Митька мысленно усмехнулся: уж не его ли собственную задумку взяли на вооружение ветераны? А теперь предлагают ему как свою! Что ж, он не в обиде.

– Отец Игнатий, дело-то доброе, да где ж ты людишек на него верных сыщешь? Ить не два-три надобно…

– Тут так, Митрий, – вступил Андрей Васильевич, – человек пять-шесть надежных найти немудрено. Опосля того десятка два-три служилых да разночинцев сговорить можно. Может, из годовальщиков кто пойдет. Тока полной веры им давать не можно, чо замыслим, все не сказывать.

– Эт верно, дядь Андрей. А остатних куда? – спросил Митька. Два старых бунтовщика переглянулись с кривыми ухмылками, и он кивнул: – Понял…

– Молодой ты еще, Митрей, мало поротый, – посуровел глазами отец Игнатий. – А потому уразуметь кой-чо должен – прям здесь и сейчас. О том, что сказано было, никому ни намека. Нас тут трое, мы кровью повязаны, а кому иному – ни полслова. И творить будешь, чо мы порешим, – не более. Усек?

– Может, крест поцеловать? – ухмыльнулся служилый.

– Я те поцелую, щенок!

– Извиняй, отец Игнатий! – не смутился Митька. – Почто вопрошаешь? Обидеть хочешь?

– На вшивость он тя пробует, – пояснил Андрей Васильевич. – Гонору-то в тебе немало, се нам известно. Потому и сказываем, чтоб зря не рыпался. Людишек сговаривать – не твоя забота. Тебе про них и знать до времени не надо, верно?

– Верно, – кивнул казак.

– Ну, тогда ступай с Богом. Нам с Игнатием кой о чем без тебя перетолковать надобно. Иль, может, еще поведаешь, в чем бес надоумил?

– Да он как бы… – растерялся Митька. – Как бы ума мне прибавил. Чо раньше и знать не знал, теперь внятно стало. Мысли опять же являться стали, да такие, что самому дивно.

– И чо ж за мысли? – заинтересовался монах. – Сказывай, смеяться не станем.

– Ну, коли не станете, – вздохнул служилый. – Вот про бунт я мыслю, про испидицию, про немца главного…

– Ну-ну!

– В опчем, власти у Беринга много, а ума, кажись, не густо. Сговорил я его тем летом приказ написать, чтоб, значит, приказчики и комиссары с ительменов лишку не брали, чтоб попусту их не холопили. Сказать по правде, таких указов и ранее немало писано, да толку от них никакого. Окромя того, сей Беринг и кой-кто из евойных людишек натащили с собой корму и товаров на продажу немерено. Те товары мне велено по острожкам ительменским пристроить, а по сезону за них мехами собрать.