На краю любви
Шрифт:
– Сама знаешь кто! – ожесточенно буркнул кучер. – При тебе пьяный нотариус языком болтал о завещании отца мамзель Хворостининой. Ежели она богу душу отдаст прежде свадьбы, этот разбойник сибирский все и наследует… А он и так богач, каких мало!
– Теперь видишь, что рисковать с этим делом нельзя? Иди, кому говорено! А потом что-нибудь другое придумаем.
– Приду-умаем! – так тяжко, словно все беды мира навалились на его плечи, вздохнул кучер. – Напридумывали уже. Казалось, все так ладно, а вот вышло наоборот.
– Успокойся, – ласково откликнулась девушка. – Первый блин всегда комом, это тебе любая стряпка скажет.
– Эх, вот беда, что столько хлопот напрасно приложено! – не унимался кучер.
– Погоди, погоди! – вдруг пробормотала его спутница. – А ежли с этим уркаганом что-то случится? Ну, кондрашка его хватит по неведомой причине, да мало ли что… Тогда кому деньги перейдут?
– Да бес его ведает! – дернул плечом кучер. – Он вроде бы сирота. Верней всего, все богатства в казну отойдут, как обычно с выморочными деньгами бывает. Коли он оказался бы женат, все получила бы вдова его. Так ведь холост пока.
– Пока… – промурлыкала девушка.
– Ты это к чему? – насторожился кучер. – Уже начала новую дежу [12] заводить?
– Не торопи меня! Еще подумать надо. А пока иди туда, наготове будь. Да не забудь армячишко с шапкой скинуть!
– Ты хочешь, чтобы Аська меня узнала?! – вытаращил глаза кучер.
– Своего спасителя она непременно должна узнать! – расхохоталась девушка. – Ох и благодарить тебя станет! Весь свой недолгий век станет благодарить!
12
Деревянная кадушка для приготовления теста; также и само тесто.
– Змеюка ты, змеища ты, – проворчал кучер, однако в голосе его звучало не осуждение, а восхищение.
– Пора идти! – властно сказала девушка.
Кучер начал стаскивать с себя армяк, приговаривая:
– Змеища! Право слово, змеища!
Девушка, осторожно высунувшись, внимательно озирала окрестности: не приметил ли кто их повозку, не помешает ли осуществить задуманное?..
Улицы, круто ведущие с горы к Волге, в Нижграде называли съездами, и сейчас пролетка спускалась по Успенскому. По обе стороны съезда зиял огромный Почаинский овраг, но вот колеса загромыхали по булыжной мостовой – это уже была Рождественка: шумная, разгульная, с многолюдьем толпы и распахнутыми из-за жары дверьми трактиров. Ася слышала, что замощены главные улицы города и съезды были по личному приказу государя императора, который недавно посетил город.
Как всегда, при мысли о государе сразу вспомнилась матушка, которая у него милость мужу, Асиному отцу, и наказание супостату, обидчику, на коленях вымолила. На глаза навернулись слезы, но девушка согнала их неприметным взмахом руки и снова принялась оглядываться.
Позади остались многочисленные ночлежки для бесприютного люда; по левую руку стояло в строительных лесах несколько новых домов, обещавших стать весьма красивыми. Раньше таких здесь вроде бы не было. Впрочем, Ася плохо помнила эту улицу: Хворостинины езживали сюда только по праздникам, чтобы попасть в Рождественскую церковь. В последний раз это случилось без малого десять лет тому назад, а потом, как увезли отца в ссылку прямо из поместья, Ася в городе и не бывала.
И отца она больше не видела…
Внезапно госпожа
– Ну, выходите, милая Анастасия Васильевна, – ласково позвала госпожа Брагина, проворно, несмотря на полноту, выбираясь из пролетки и подавая извозчику деньги. – Довольно ли?
– Довольно, покорнейше благодарим, – буркнул извозчик, сунув монеты за пазуху.
– Сундучок достань да здесь поставь, – приказала госпожа Брагина. – Сейчас за ним придут.
– Федор Иванович выйдет нас встретить? – с надеждой спросила Ася, оглядываясь.
– Нет, он… он там ждет, – махнула рукой госпожа Брагина на невысокий деревянный дом, над которым возвышался двухэтажный каменный пристрой, аляповато украшенный «аннушками» [13] . Окна дома были плотно зашторены.
Низенькая дверь, около которой остановилась повозка, распахнулась. Оттуда появился черноволосый, с окладистой черной бородой мужик мрачного вида. Туловище у него было могучее (косоворотка едва не лопалась), а ноги коротенькие, искривленные.
13
В народе так назывались кариатиды – украшения фасадов домов в виде задрапированных или полуобнаженных девушек.
– Встречай, Харитон! – махнула ему госпожа Брагина и тут же рявкнула на замешкавшегося извозчика: – А ты чего расселся? Вытаскивай сундук! Говорено же было!
Мужик полез было с козел, однако двигался так неловко, что задел Асю и внезапно прошептал:
– Полезай обратно, барышня, и айда отсюда! Пропадешь ведь ни за что ни про что! Аль не понимаешь? Ад опустел! Сюда вся нечисть собралась!
Ася изумленно уставилась на него, как вдруг рядом приторно запахло фиалками и раздался веселый голос:
– Секлетея Фоминична, голубушка, мадам Сюзанна, ах, что за встреча! Нет, нет, ручку позвольте… ручку вашу, чудесница, позвольте! Что, новенькую привезли? Свеженькую? Ах, какой цветик полевой, пыльцой небось еще подернутый? Коли так, мечтаю быть первым, кто сию пыльцу стряхнет! Ну, Секлетея Фоминична, ведите в хоромы, ведите!
– Почему Секлетея Фоминична? – пробормотала Ася, уставившись на молодого человека в щеголеватом фраке и цилиндре. – Эту даму зовут Федосья Николаевна!
– Какая еще Федосья! – захохотал он и вдруг осекся, пристально глядя на Асю: – Постойте-ка… Я вас откуда-то знаю. Мадам Сюзанна, вы розанчик с какого кустика сорвали, а? Где я ее мог видеть? У кого она прежде подвизалась?
– Харитон! – взревела госпожа Брагина… или та, которая называлась госпожой Брагиной.
Чернобородый изо всех сил старался передвигать свои коротенькие ножки быстрее, однако это плохо ему удавалось.
В это мгновение господин во фраке вдруг вскричал, вытаращившись на Асю:
– Мадмуазель Хворостинина?! Неужто Аська?! Да с ума не сошла ли?! Что ты здесь делаешь накануне свадьбы?! Ах ты ж Секлетея, старая блудня, старая…
Последним словом молодой человек как бы подавился и, схватив Асю за руку, повлек было по улице прочь от госпожи Брагиной, или как ее там, однако извозчик заорал: