На краю земли советской
Шрифт:
Все были по-настоящему встревожены.
— Война, — произнес кто-то.
То ли по телефону обронили это слово, то ли радисты случайно услышали голос какой-нибудь радиостанции. Но это слово покатилось по боевым постам и раздалось на КП.
— Ерунда! — возмутился Бекетов. — Кто разносит подобную чушь по батарее?..
В апреле, когда кончились изнуряющие мартовские метели- и на карликовой северной вербе распушились почки, готовность нашей батареи, и особенно командного состава, тщательно проверял комбриг Петров, комендант укрепленного района. Он прибыл из Полярного с целой свитой. Поначалу все шло хорошо. Потом его разгневала медлительность Роднянского при разборке стреляющего приспособления. Комбриг рассердился и на КП, где я дежурил, прибыл не в духе. Меня он спросил о силуэтах боевых кораблей вероятного противника. Знал я об этом мало и, конечно, был виноват, но в душе себя оправдывал: «А кто он, этот вероятный противник? Весь буржуазный мир?!» Чувствуя наше замешательство, в разговор тихо и спокойно вступил капитан 2 ранга Туз *, офицер разведотдела, приехавший вместе с комендантом укрепленного района:
— А с кем предстоит воевать? Мы растерянно молчали.
— С немцами. Это уж обязательно. Знаю, что договор, знаю, но — вот так. А корабли сопредельных государств надо хорошо изучить...
Я вспомнил сейчас эти слова. Вот оно и свершилось. Войну начали фашисты, другого нельзя было ждать. Туз уже давно снабдил нас таблицами силуэтов вражеских кораблей. Но пока что мы видели только германские транспорты, следующие в порт Петсамо — Лиинахамари, и назойливый фашистский тральщик, маскирующийся под буксир и вечно лезущий в наши воды.
Война. Что мы знали о ней? Из книг и картин — почти ничего. Только то, что на войне надо совершать героические поступки. Мы все хотели быть героями. Но как воевать, как обернется война, какие нас ждут испытания — все это знали условно и приблизительно. Мы не изучали даже опыта войны с белофиннами. Тут, на Рыбачьем, войны почти не было. Старожилы рассказывали, что до конца войны с белофиннами в тылу нашего фронта, на полуостровах, жил старый финн со стадом оленей. Он приходил прошлой весной на батарею и только от матросов узнал, что война кончилась, — тогда он угнал свое стадо через хребет Муста-Тунтури в Финляндию. Мы думали, что война как Халхин-Гол или Хасан: быстро и на их земле. Да и об этих конфликтах мы судили понаслышке. Настоящий боевой опыт изучали поверхностно. И вот война у нас. Война повсюду.
Радист доставил наконец радиограмму, и Космачев приказал быстро ее раскодировать. Меня не надо было торопить. Тут же я раскодировал и продиктовал писарю в журнал боевых действий первый приказ командующего флотом адмирала Головко:
«Всё входящее и выходящее из Петсамо — уничтожать».
* Д. А. Туз — впоследствии адмирал, один из руководителей боевых действий на полуостровах. (Прим. ред.)
На вахте командир отделения Трегубов. В стерео-трубу он наблюдает за морем и соседним берегом — теперь берегом противника.
Бекетов спрашивает Космачева, где и как готовить митинг.
— На огневой! — коротко бросает Космачев.
— Над Нуураниеми дым! — взволнованно докладывает Трегубов и тихо про себя добавляет, что, наверное, опять вылезет тральщик.
Через короткое мгновение из залива действительно выходит немецкий тральщик. Тот, из-за которого батарея не раз поднималась по боевой тревоге, но не трогала его в силу каких-то особых дипломатических причин.
— К бою! — громко командует Космачев, и никому не надо объяснять, что это уже не учебная, а настоящая команда.
Быстро готовлю данные стрельбы, ввожу поправки. Команда «Залп!», и раздается первый в Заполярье и на Северном флоте залп, поднимающий в небо встревоженных чаек.
Напряженно ждем падения снарядов. Они поднимают огромные водяные столбы возле тральщика. Космачев тотчас вносит поправку и переходит на поражение.
Тральщик метался из стороны в сторону, но это его не спасло. Шапка черного дыма поднялась над ним, он потерял ход и начал тонуть. После попадания фашистский тральщик был на плаву всего минуту.
— Дробь! — подал Космачев традиционную флотскую команду прекращения огня, и эта команда эхом отдалась на всех боевых постах.
Но орудийные расчеты остались на месте как прикованные. Всех ошеломила первая в жизни боевая стрельба. Роднянский мне потом рассказывал, что первое слово, произнесенное командиром орудия Покатаевым, было «разговелись».
— Ну что же, кажется, нормально отстрелялись? — сказал Космачев, обращаясь к тем, кто был в ту минуту на командном пункте.
Трегубов, больше других ненавидевший назойливый немецкий тральщик, улыбнулся и выпалил:
— Добегался, гад. Давно бы так!
Космачев метнул на сигнальщика суровой взгляд — не время для балагурства — и приказал вызвать на линию командиров всех боевых постов. Когда телефонист доложил об исполнении, командир батареи медленно и торжественно произнес в телефон:
— Внимание! За потопленный тральщик противника всему личному составу объявляю благодарность!