На критических углах
Шрифт:
Астахов не мог ответить. Почему? Да потому, что он сам никогда этот вопрос перед собой не ставил, старался уйти от него, не думать о нем.
— Пошли по линии наименьшего сопротивления? — настаивал Комов и, не получив ответа, добавил: — Николай Устинов был командиром нашего полка и геройски погиб в минувшую войну. Мы все однополчане Устинова храним добрую память о нем и считаем себя ответственными за судьбу его семьи. Когда стали складываться ваши отношения с Леной Устиновой, нас всех это радовало. Нам казалось, что старший лейтенант Астахов — способный, мужественный человек, и мы можем доверить ему судьбу дочери Николая Устинова. Я сам совершил в жизни ошибку, потому что в решительный
— Это мое… личное… дело… — глухо проронил, не глядя на замполита, Астахов.
— «Мое… личное… дело…» — повторил Комов и в раздумье сказал: — Как можно отделить свои дела от дел коллектива? Где их граница? Нет, Астахов, здесь что-то не так. Подумайте. Глубже загляните в свое сердце, поговорите со своей совестью.
Замполит поднялся и, уже направляясь к двери, спросил:
— Вы, Астахов, обедали?
— Нет.
— Идите обедать, — сказал он, вышел из комнаты и направился к себе домой. Чувство неудовлетворенности не покидало его. Он шел и думал: «Бывает и так. С человеком нужно поговорить запросто, поговорить так, чтобы задеть в нем его самые лучшие, самые сокровенные уголки души. Поднять все то, что, казалось, уже улеглось на дно. Взволновать и заставить многое передумать и переосмыслить вновь. А говоришь какие-то казенные, бледные, ничего не значащие слова. И эта женщина, с которой встречается Астахов. В нашем представлении она легкомысленное, пустое существо, а быть может, все это не так? Быть может, это настоящее, сильное чувство, а мы не понимаем или, вернее, не хотим этого понять?..»
Как бы в ответ на эту мысль, из-за молодого подлеска вынырнул голубой «Москвич» и остановился подле большой одинокой сосны.
Еще сам не зная, зачем он это делает, Комов направился к машине.
Открыв дверцу и облокотившись на руль, Шутова курила длинную, тонкую папиросу. Ее большие светло-карие глаза из-под тяжелых, обремененных тушью ресниц с интересом остановились на Комове. Нонна успела заметить, что у майора серые глаза, хорошая линия носа и рот с жесткими складками по углам. На вид она дала ему лет тридцать и, быстро подбив итог своих наблюдений, бросила на дорогу папиросу, сложила пальчики рук, сверкая искусственными бриллиантами колец, надетых поверх черных капроновых перчаток, и выжидательно улыбнулась.
Преодолевая неловкость возникшего молчания, Комов сказал:
— Я заместитель командира части, где служит старший лейтенант Астахов.
Не снимая с лица улыбки, Нонна заметила:
— Очень интересно!
— Только большая тревога за человека могла меня заставить разговаривать с вами! — сказал Комов.
Улыбка сбежала с ее губ, и выражение глаз стало настороженным и колючим.
— Я не буду вмешиваться в ваши отношения…
— Это очень великодушно! — не скрывая иронии, вставила Нонна.
— Профессия летчика требует полной собранности его духовных и физических сил.
— Боже, как это скучно! Обнесите городок монастырской стеной и читайте послушникам проповеди.
Резче, чем ему хотелось бы, Комов сказал:
— Я говорю с вами, как с человеком, которому не безразлична судьба Астахова. Эта неразумная трата сил может привести к катастрофе!
— Астахов не мальчик и отлично понимает это сам! — бросила Нонна и, захлопнув дверцу машины, нажала на стартер.
Разговор не получился. Упрекая в этом только себя, досадуя на свое неумение подойти к человеку, Комов в состоянии крайнего раздражения долго ходил возле дома. Затем поднялся наверх, взял библиотечную книгу и направился к Лене.
Когда Комов пришел в библиотеку,
Увидев Комова, Лена спрыгнула со стремянки и, дружески улыбаясь, подошла к столу:
— Прочли? — спросила она, принимая у него томик Чехова.
Комов не терпел лжи. Он всегда говорил, что человек лжет в двух случаях: из корысти или чувства страха, но ответил:
— Прочел, — хотя добрая половина рассказов осталась непрочитанной, и, возвращая книгу, он лишь пользовался предлогом, чтобы увидеть Устинову.
— Что вам дать, Анатолий Сергеевич?
— На ваше усмотрение.
Леночка внимательно посмотрела на Комова, затем перевела взгляд на стеллажи с книгами и, подумав, сказала:
— Хотите Каверина «Открытую книгу»? Я прочла и несколько дней ходила с хорошим, праздничным чувством. — Лена взяла с полки книгу бережно, как берут в руки хрупкую, легко бьющуюся вещь. — Прочтете, скажете мне — ошиблась я или нет. Мне кажется, книги надо выбирать, как друзей, всерьез и надолго.
— Скажите, Леночка, что произошло между вами и Астаховым? — неожиданно для себя спросил Комов.
Девушка, вскинув на него свои зеленоватые, полные настороженного внимания глаза, как-то увяла и, уже не глядя на него, сказала:
— Не знаю. Я все время над этим думаю. Мне кажется, что виною всему я сама. А порой виню только одного Геннадия. Он вспыльчив и болезненно самолюбив, а дружба не может жить без взаимных уступок. — Стараясь разобраться во всем, что произошло, она задумалась и, видимо, не найдя нужных слов, посмотрела на Комова и спросила: — Понимаете?
Комов понял: Астахов не мог простить Лене ее внутреннего превосходства, для этого он был слишком самолюбив и эгоистичен.
— Хотите, я поговорю с Астаховым?
— Нет, прошу вас, — сказала Лена, положив на его руку свою прохладную, легкую ладонь.
Испытывая неловкость, Комов с нарочитой оживленностью сказал:
— Ну хорошо, Леночка. Прочту книгу и приду к вам поговорить. До свидания! — уже в дверях бросил он и вышел из библиотеки.
По темнеющему небу, оранжевые от закатного солнца, словно парусные ладьи, плыли редкие кучевые облака. На клумбах, выращенных Леной около крыльца библиотеки, ночные фиалки еще дремали, плотно сомкнув в кулачки тонкие пальчики своих лепестков. Золотистые бархотцы и петуньи повернули свои головки на запад, провожая уходящее солнце. Черный дрозд, точно пробуя голос, издал несколько переливчатых трелей, умолкнул и снова, уже во весь голос, запел свою грустную трогательную песню.
Некоторое время Комов постоял на пороге, высматривая певца в густой листве подступивших прямо к дому деревьев, и почему-то вспомнил сказанные Леной слова о хорошем и праздничном чувстве.
Когда Комов свернул за угол большого жилого дома, он увидел техник-лейтенанта Родина и по мочалке, откровенно выглядывавшей из бумажного свертка в его руке, понял: Родин собрался в городскую баню. Отступив в тень дома, Комов, едва сдерживая смех, наблюдал за Родиным и Чингисом. Пригибаясь в густой траве, Чингис, точно на охоте, крался за Родиным. Разгадав этот маневр, Родин вернулся и решительно отослал пса в городок. Подчиняясь, Чингис неторопливой рысцой затрусил к городку, а Родин направился к автобусу. Отбежав на некоторое расстояние, Чингис воровато оглянулся и, прыгнув в траву, короткими перебежками стал настигать техника. Так продолжалось несколько раз, пока Родин не замахнулся на пса хворостиной, поднятой на дороге. Чингис обиделся, поджал хвост и, уже не оглядываясь, побежал к городку.