На крыльях миражей
Шрифт:
Обычно моя девочка целовалась с закрытыми глазами. Теперь она сосредоточенно всматривалась, чем я занят, активно одобряя, пассивно содействуя, стимулируя к продолжению запретных, но желанных действий. Лёлька боялась, но яростно хотела, чтобы это ужасное и желанное одновременно случилось. Эмоции кипели, переполняли возможные объёмы восприятия. Мы возбуждённо сопели, следуя древнейшим стратегиям природы, неуверенно, но последовательно постигая таинства единения. Момент, когда мы слились, случился нереально, неправдоподобно, неестественно. Мы просто погрузились в нирвану с закрытыми глазами, позволив телам безвольно
Изнемогая от желания и похоти, неумело, наверно слишком поспешно сливались наши измученные бесконечным ожиданием тела в единое целое, умирая от страха неизвестности, рождаясь вновь оттого, что мир не исчез, а мы не превратились в пену или камень.
Потом наступила тишина. Нас ещё долго качало на тёплых волнах уютного блаженства. Смертельная усталость и чувство благодарности к Лёльке обездвижили меня. Это длилось неимоверно долго, целую вечность, хотя стрелка часов продвинулась за это время не более чем на десять минут.
Лёлька теребила губами моё неимоверно чувствительное ухо, нежно ласкала, чем вновь возродила неистребимое эротическое желание. Нам повезло: несмотря на неопытность, мы избежали неприятных последствий. Родители так и не узнали о наших чересчур тесных отношениях.
Мы купались в комфортных потоках любви и счастья до окончания моей девочкой школы. Окружающие люди уверенно считали нас парой, говорили, что мы очень похожи, что просто обязаны и вынуждены быть вместе.
После десятого класса Лёлька уехала учиться. Я писал ей подробные письма каждый день, увлечённо сочинял стихи, иногда приезжал к ней на несколько дней в гости. Жизнь была прекрасна. Она имела сокровенный смысл, была на долгие годы продумана до мелочей.
Одного я не знал. Сущего пустяка, который невозможно предусмотреть – Лёлька влюбилась.
– Как же мы, наша любовь, наши отношения, наши искренние чувства?
– Мне было с тобой хорошо, даже замечательно… но с Лёшей намного лучше. Прости, Егор! Это сильнее меня.
Мы расстались. Я выдумывал один за другим счастливые сценарии возрождения чувств: ждал чуда, надеялся, что Лёлька одумается, страдал от неразделённости чувств.
Напрасно. Лёлька вышла замуж за своего лейтенанта, уехала с ним в забытый людьми и богом таёжный гарнизон. Больше мы никогда не встретились.
И всё же я ей благодарен. Лёлька не стала скрывать свою любовь, не придумывала оправданий, не изворачивалась, не лгала.
Наверно Лёшка оказался в тот момент дороже и ближе лишь потому, что оказался рядом.
Я сам виноват. Любовь никогда нельзя отпускать от себя далеко и надолго.
Та любовь, что выдумали двое
Была весна, и сладостный дурман
Непобедимо веял над домами,
И были так похожи на обман
Весь этот день и наша встреча с вами.
Александр Ильин
Самохин
На самом деле прятался от неприятных расспросов, от неискреннего сочувствия, от самого себя. Жена Игоря – Вероника, оживлённо беседовала с друзьями и подругами, но это тоже была поза, показуха. Она не хотела идти на это мероприятие, быть мишенью для пересудов и сплетен, однако посчитала хладнокровное присутствие на ежемесячной вечеринке, игру в незыблемые семейные ценности меньшим злом.
С некоторых пор между супругами ничего, абсолютно ничего не происходило. Жили в одной квартире, вели общее хозяйство и единый бюджет, холили детишек, даже спали в одной постели, потому что другой попросту не было, но обособленно, на расстоянии более метра друг от друга. Встречались и расставались лишь взглядами. Оба всерьёз подумывали о разводе, но решиться на радикальные перемены не могли – увязли основательно в непреодолимой трясине обстоятельств.
Удивительно было то, что причины добровольной душевной и физической изоляции супругов, жёсткого взаимного отчуждения, если они и были условно в какое-то неблагоприятное мгновение в прошлом, стёрлись из памяти. Неприязнь и необъяснимое предубеждение выросли из ничего, словно на супругов во сне напустили магическое затмение, одержимость непонятно чем.
Игорь часто задумывался, откуда чего выросло. Результатом бесплодных рассуждений была лишь навязчивая строчка из исковерканной известной песни, – когда в меня вселился этот бес? И до, ре, ми, фа, соль, ля, си, и фа диез. Воспаления и инфекционного заражения не было, а симптомы и сама патология налицо: полное отсутствие доверия, симпатии, влечения, нежности – всего, чем питается любовь. Общение почти год не приносило радостных эмоций. Случайные прикосновения нельзя стало назвать приятными.
Сплочённая кампания, точнее её неизменный дружный актив встречался пару раз в месяц без малого двадцать лет. Все, кроме Егора Седова, до сих пор откликающегося на прозвище Горыныч, убеждённого холостяка, каждый раз приводившего на благородное собрание разных, но неизменно аппетитных и ухоженных барышень, были людьми степенными, семейными, потому приходили с супругами, которые давно уже стали частью этого коллектива.
На этот раз спутницей Горыныча была Даша, удивительно обаятельная и общительная женщина с грустными зелёными глазами, которая понравилась сразу всем мужчинам. Девушка с благодарностью принимала комплименты, никому не отказывала в желании потанцевать, легко поддерживала любую тему разговора, но на близкий контакт не шла.
Егор по привычке нагло оглаживал и зажимал всех дам подряд, в том числе и Дашу, не обращая внимания на её озабоченную задумчивость и болезненную реакцию на нескромные прикосновения на глазах у всех.
– Вы единственный мужчина на этом карнавале, которого не возбудило в неприемлемом контексте моё присутствие, – из-за спины обратилась к Игорю, вышедшему покурить на лоджию, Даша. Угостите даму сигареткой.
– Курите. Чуть не сказал на здоровье. У вас руки дрожат. Ошибаетесь, я тоже впечатлён вашим обаянием. Арсенал притяжения у вас редкостный. Сложно оставаться равнодушным в вашем присутствии.