На лобном месте
Шрифт:
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану.
Обращусь я к друзьям,
не сочтите, что это в бреду:
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом.
В изголовье поставьте ночную звезду... Это был стихийный полуосознанный протест юности против пустоты радиопесен, против бездуховного существования. Можно было б часами черпать из моря самодеятельных туристских, походных, сатирических песен, которыми молодежь отгораживалась от казенщины, задрапированной под поэзию.
У песни еще не было лидеров. Они должны были
Первым начал выделяться "лица необщим выраженьем" Булат Окуджава.
Первые песни его прозвучали, для нас, в 59-- 60-х годах. Они в ту пору звучали на дружеских вечеринках.
Первое публичное выступление Булата Окуджавы было на грани провала. Завсегдатаи Московского дома кино, патентованные красотки и зубные врачи, среди которых лишь изредка мелькало лицо киноактера или оператора, встретили песни Окуджавы холодно. Председательствующий Вас. Ардаматский подошел после выступления Окуджавы к авансцене и сказал зрителям с усмешкой, разведя руками:
– - Я за это не отвечаю.
Мне рассказывал Булат об этом в 67-м году, спустя много лет после первого концерта. При одном воспоминании об ардаматских у Булата каменело лицо.
Прошло всего два-три года после первого выступления Булата Окуджавы, и его песни полонили Россию. Это был беспрецедентный прорыв сквозь цензурный бетон. Именно тогда, после хрущевского разгрома искусства в 63-- 64 годах, когда проза залегла, как залегают солдаты перед укреплениями, песни хлынули, как паводок, -- поверх укреплений. Сперва песни Окуджавы, затем Галича. Позднее -- Высоцкого и других.
"Есть магнитофон системы "Яуза"!
Вот и все -- и этого достаточно!" -- писал Александр Галич.
Песни Окуджавы и Галича зазвучали в дощатых бараках общежитий, на строительствах и лесоповалах, где никогда не раскрывали сборники стихов. В местах, куда книга и не доходит.
В чем секрет популярности песен Булата Окуджавы, похоронившей под собой не только радиопесни, но и всенародно известные наивно-поэтичные песни Исаковского -- "Зашумели, заиграли провода, мы такого не видали никогда..." или "И кто его знает, на что намекает..."
В чем секрет этого?
Девочка плачет -- шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит... Поэтика стихотворения о голубом шарике фантастически проста. Нет даже рифмы. Строфы-двустишья. Мысль элементарна: люди рождаются, живут, умирают.
Стихотворение держит интонационный повтор: "шарик улетел", "шарик вернулся"... Монотонность стихотворения -- это сама монотонность, само однообразие жизни.
И лишь в конце -- интонационный перебой. Есть еще что-то, есть и другая музыка в жизни. И -- лирическая глубина: "Шарик вернулся, а он голубой".
Почему голубой? Однозначно расшифровать невозможно. Есть подтекст, заставляющий думать. Есть тайна.
А тайна -- это то, что не может быть высказано, однако читатель или слушатель как бы приобщаются к ней, этой тайне.
Вместе с тем строка эта -- и композиционное завершение. Все возвращается на круги своя.
Стихотворение
Оказывается, сама жизнь -- тайна.
И это одна из главных особенностей лирики Булата Окуджавы -- авторская доверительная интонация.
Мысль, от песни к песне, -- все глубже. А тайны -- все серьезнее, трагичнее; заставляют задуматься -- даже если ты этого не хочешь.
В песне "А как первая война" Окуджава, как всегда, говорит не от имени народа или поколения, о чем неизменно ораторствовали казенные поэты, а -- от своего имени. Свой опыт, своя мысль, своя интонация.
Вместе с тем в стихах Окуджавы, что намного обогатило их, получила органическое развитие поэтика фольклора и романса. Лексика, лад, строй фольклора и романса стали вдруг его, Булата Окуджавы, голосом:
А как первая любовь, она сердце жжет.
А вторая любовь -- она к первой льнет,
А как третья любовь -- ключ дрожит в замке,
Ключ дрожит в замке, чемодан в руке... Традиционные для русского фольклора повторы, сравнения-параллелизмы.
Исконный счет до трех -- в поэтике народной песни:
А как первая война, да ничья вина.
А вторая война...
А как третья война -- лишь моя вина,
А моя вина: она всем видна... При всей своей новизне и ультрасовременности Булат Окуджава каноничен. Это милая сердцу русская народная каноничность. Каноны фольклора: тройной зачин, тройная строфика:
А как первый обман, да на заре туман.
А второй обман -- закачался пьян.
А как третий обман -- он ночи черней,
он ночи черней, он войны страшней... И повторы, привычные народному сердцу песенные повторы:
..."ключ дрожит в замке... ",
"...он ночи черней..." Современнейший Окуджава весь настоян на русском песенном фольклоре. В сочетании с доверительностью, открытостью -- каждый слушатель твой друг -- фольклорный настрой придал его песенной поэзии силу всепроникающей радиации, которая раскрепощала душу.
...Ненавистная слушателю, захватанная руками ремесленников-спекулянтов "гражданская" тематика, зазвучала вдруг в лирическом ключе, воистину гражданственно.
Так же, как органичен у Булата фольклор, столь же органичен у него и строй городского романса.
Вот за ближайшим поворотом
Короля повстречаю опять... Это не прокричишь, не скажешь громко. В самой интонации уже заряд того настроения, которое передается слушателю, если он не глух сердцем.
Вспомним "Последний троллейбус". Это одна из самых лиричных и прозрачных по мысли, по лирическому заряду песня, которая не могла не затронуть и самого задубелого сердца. Ведь появилась она в годы переосмысления жизни. Нравственной ранимости. Всеобщей неустроенности и потерь, потерь духовных, нравственных, физических. И поэтому запела, забормотала вдруг Россия, от мала до велика -- о милосердном троллейбусе, который кружит и кружит: