«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие
Шрифт:
– Это правильно, – согласился гражданин в шляпе, – уж больно в «ней» калорий много, а если еще и с закуской, то совсем беда. Потому «кушать» надо меньше, нас к этому партия и правительство все время призывают. Да что толку, упрям уж больно народ. Особенно доказательный пример дает опыт сельского хозяйства. Все хотят там с ног на голову поставить. А самое главное из виду упускают: каждый севооборот, будет ли он многопольный или простой, основан на отношениях метабиоза между злаками.
И он строго, со значением посмотрел на Валерия Николаевича, давая тем самым понять, что распознал в нем человека культурного.
Виноградари и виноделы!Свободные труженики свободного Вертограда!Эван – эвоэ!За истекший периодурожайность, к сожалению, несколько снизилась.Нельзя отрицать2
Стихотворение Тимура Кибирова из цикла «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки».
– Да, при Настоящем Хозяине все по иному было. Он за качеством, ой как следил, не то что нынешнее начальство. Мне отец покойный так рассказывал: «Царя последнего, Николашку, народ попер, мол, потому, что он во время войны с Германцами продавать «ее» запретил. Товарищ Сталин, тот, наоборот, разрешил, и при том нужной крепости».
Сейчас об этом не любят писать, но среди большевиков, тоже ренегаты имелись – Рыков, например. Начали они при нэпе народ гадостью всякой травить, «рыковка» [3] называлась. Крестьянство особенно пострадало, даже пьяные бунты были.
3
В декабре 1924 года, спустя 10 лет после введения царским правительством сухого закона в России, государство взяло курс на «водочное» финансирование бюджета. Вновь начался выпуск казённой водки и в магазинах стали продавать 30-градусный напиток, прозванный в народе «рыковка» по фамилии Председателя Совнаркома А. Рыкова. Из дневника писателя Михаила Булгакова: «20 декабря 1924. В Москве событие – выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой». Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза её дороже». Спустя девять дней другая запись: «Водку называют «Рыковка» и «Полурыковка». «Полурыковка» потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьёт в 60°».
Но когда тов. Сталин самолично за это дело взялся, их всех разоблачили, а сам уклон тот зловредный на корню ликвидировали. Заодно и с нэпом покончили, и стали повсеместно развивать колхозный строй, чтобы рабочему человеку жилось вольготней.
Народ не на чужого дядю стал работать, а на Державу. Вкалывали крепко, но духом были сильны!
СталинМолодой человекПриятной наружностиВолосы пепельныеНос прямойГлаза голубыеСтан стройный и изящныйУзкая талияШирокие плечиРост 182 сантиметраВес 8о килограммРазмер обуви 46Под своей властьюИмел державуНасчитывающую200 миллионов человексопричислен к Богам [4]4
Здесь
Тут слащаво-патетическая интонация в речевом потоке гражданина сменилась на крикливо-раздражительную:
– Балоболы разные любят колхозы ругать, а вы посмотрите на наших-то окрестных куркулей. На молодом луке да редиске тысячи делают! А мы, рабочие, что можем? – с одной только голой зарплаты сильно не разбежишься. Из-за ревизионистских тенденций, что в нашем обществе процветают, по иной спирали социалистическое развитие пошло: крестьянство богатеет, а городской пролетариат, на котором вся советская власть держится, нищает. Вот какие дела у нас творятся!
Он хотел еще что-то добавить, но затем решил сделать паузу, чтобы понять каково наше отношение к услышанному.
– М-да, недаром мудрые люди советуют: «Отдались от дурного соседа, не связывайся с нечестивым и не отчаивайся при бедствии», – вздохнув, сказал Валерий Силаевич и, нагнувшись, почесал Пусю за ушами.
Гражданин в соломенной шляпе тотчас же придал своему бугристому лицу строгое выражение и заметил, стараясь, как бы подвести черту под разговор:
– Нынче все больше про перегибы норовят говорить. И я помню как прежде:
ОгнёмРужейными залпамиАртиллерийской лавинойГрохотом танковГолодом холодомВыкорчевывали из насВсе человеческоеГнали на убойКак скотНа мясокомбинатИм. МикоянаСудьба или злой рокЧто вами руководилоОдних вы душилиНочью в постеляхДругих изводили ядомНа восточный манерТретьих тащилиВ гемонии [5] крюкамиСбрасывали со скалЧетвертыхДавили автомобилями [6]5
Гемонии – scalae Gemoniae (лат.) или, как их называет Плиний, gradus gemitorii (лат., ступени вздохов) обозначалась лестница в античном Риме, спускавшаяся со скалы к реке Тибру, по которой трупы казненных стаскивались в реку посредством крюков. Местоположение этой лестницы различно определяется учеными на скате или Авентина или Капитолина.
6
Стихотворение Дмитрия Кедрова.
– Интересный, однако, у вас разговор идет, – вступил в беседу стоящий сбоку от Валерия Силаевича, солидный, крепкого телосложения мужчина, с добродушным, немного помятого вида лицом. – Сталинские времена, конечно, не в пример нынешним суровые были. Большевики круто за дело взялись, и пока все старье не разломали, да не перелопатили, покоя никому не давали. История моей фамилии, а мы из здешних крестьян происходим, наглядный тому пример.
Папаню моего со всей родней загнали в колхоз, где они ишачили на советскую власть от зари до зари. При этом жили впроголодь, потому что все у них забирали. Председатель колхоза фамилию нашу не любил – за то, что в НЭП разжились маленько. Башковитые мои родственнички были да увертливые, оттого и попали в подкулачники.
Тиранили их по черному: без выходных вкалывать заставляли, а как что – сразу по мордасам. И понял мой папаня, что помрет, как тягловая скотина, если не сбежит из рабства этого колхозного в город.
Как-то раз увидел отец, что милиционер местный, пьяный, конечно, в дымину, лупит с отмашки брата его меньшого и орет: «Я тебя, кулацкая морда, в грязь втопчу». Тот стоит, не шелохнется, куда тут денешься – попал.
Закипело у отца все в душе, и он милиционера этого вилами как саданет! – и так вышло, что сразу насмерть. Братец его совсем духом пал и скулит: «Что ж ты наделал! Теперь нас точно всех сошлют или расстреляют».
Но отец не растерялся. «Не вой, – говорит, – мы его сейчас так картинно изобразим, что подумают, будто он сам по-пьяни на вилы наскочил».
Забросили они тело на стог сена: словно миллиционер туда сам, накушавшись до беспамятства, бухнулся и насмерть себя вилами приколол. И так аккуратно это представили, что ни у кого из односельчан и сомнений никаких не возникло.
Прошло какое-то время, и вот тебе новая напасть. Подрался меньшой брат с одним мужиком – тоже родственничком нашим. Дело это обычное, с каждым может случиться. Но тут народ набежал, стали разнимать. Отец начал усовещать брата: «Зачем ты бьешь ближнего твоего?» А тот в сердцах возьми да и брякни: «Чего лезешь не в свое дело! Кто поставил тебя начальником и судьей над нами? Ну и что с того, что ты старший! Это не значит, что тебе все дозволено. Не думаешь ли убить меня, как убил милиционера?»