На мельнице
Шрифт:
Наевшись, он отваливался, вставал, тяжело крестился, натягивал одежину и делал цигарку. Закуривши, он выходил из кухни медленно, раскидывая по сторонам глазами, и шел снова в амбар.
После Савостьяна приходил Тихон Иванович. Теперь за обед садились уже всей семьей. Иногда приглашали
На этот раз обедали одни. Тихон Иванович в начале обеда всегда был сосредоточен, угрюм, мало разговорчив, но по мере того, как наедался, он делался благодушнее, веселее, в нем пробуждалось желание поговорить, он прицеплялся к чему-нибудь и начинал.
Взглянувши на жену и дочь, он подметил, что они чем-то рассеяны. Тихон Иванович встревожился.
– - Что это вы такие?
Мельничиха вздохнула и, вставая из-за стола, направляясь в кухню за кашей, проговорила:
– - Так, ничего.
– - Как ничего, а я не вижу?..
– - Расстроила тут нас одна: рассказывала, как у ней девочку убили.
– - А-а, -- протянул, успокаиваясь, Тихон Иванович.
– - Я думал, что у нас случилось.
– - А это нешто случай?.. Сердце переворачивается.
– - Ну, на погосте жить, да по всяком покойнике тужить -- слез не напасешься…
– - Это не всякий; ты бы послушал…
– - А я мало слыхал… Меньше твоего?
– - За что только страдают?.. Господи!.. Неповинная душа…
– - Не наша с тобой.
Мельничиха чуть не вскрикнула, у нее зарделись щеки и загорелись глаза.
– - Вот тоже скажет!.. Неужели только своих и жалеть? Жалко всех мучеников.
– - Теперь она не мучается.
– - Не мучается, а матери-то каково?
– - У матери
– - Удивительно, что ты за человек стал!
– - уже с негодованием воскликнула мельничиха и ударила руками по бедрам.
Тихон Иванович спокойно ел кашу. Он ел не как Савостьян, а медленно, тщательно пережевывая. Наевшись, он утер полотенцем рот и, откинувшись к стенке дивана, почесывая рукой голову, проговорил:
– - Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет; и пенять тут не на кого.
– - Как же не на кого? Зачем они стреляли-то?
– - Они стреляют, а ты не подвертывайся. Две собаки грызутся, а третья не приставай.
– - Да если бы она это знала?
– - А не знала, так будет знать; другой раз умнее будет.
Мельничиха волновалась все больше и больше, слова мужа ее раздражали.
– - Чурбан ты, как я вижу!
– - с негодованием воскликнула она.
– - Тебя как борова -- хозяин в закром посадил, а он весь свет забыл.
Тихон Иванович внимательно поглядел на нее и промолвил:
– - Какой был, такой и остался; только больше живешь -- больше понимаешь.
– - Ничего ты не стал понимать.
– - Нет, понимаю. Умному тот кусок мил, от какого откусить можно; а где взять нечего, я своего сердца надрывать не стану…
И довольный, что он ловко выразил свою мысль, и чувствуя свое превосходство, Тихон Иванович поднялся с дивана и снова стал одеваться.
1909
Текст рассказа печатается по журналу "Вестник Европы", 1909, N 2.