На моем зеленом лице все написано
Шрифт:
Докторша спросила адрес. Я сказал, что мы из России. Она кивнула: «На твоем зеленом лице все написано». Ей нужен был здешний адрес. Она велела объяснить маме, что передала данные в аптечную сеть и нам в любой аптеке все выдадут. И мазаться зеленкой не надо. Так здесь не делают.
Мама злилась.
– Я понимаю хорошо! Говорю нехорошо.
Мама, когда ей нужно было выйти в какую-нибудь контору, всегда начинала страшно злиться. И часто брала меня с собой. Если она чего-то не понимала, я был тут как тут.
Зеленка нас выручала не раз. Когда я
Когда мы остались без мамы, я не доставал зеленку. Пузырек просто стоял в душевом шкафчике.
Пушкина я выкопал в мамином шкафу. Это была единственная книжка на русском языке в нашем доме. А тряпку с маками нашли возле ее сумки, которая осталась лежать на берегу. Вместе с юбкой, тоже в красных маках. У нас в округе цветы попроще – ромашки, иван-чай. А она любила, чтобы большие и яркие. И пахучие. Там были еще какие-то вещи. Толстое махровое полотенце. Бутылка воды. Я слышал, что кошелька и документов в сумке не нашли. Спасатели переговаривались, может, взял кто с места происшествия. Но здесь мало кто ходит, тихий район.
Эта ее тяга к уединению. У нас давно было заведено: я ухожу гонять с Руплой, а она идет к реке загорать и купаться. От дома это два шага. Не два, конечно, но идти минут пятнадцать. Наш район упирается в лесок. Проходишь дальше по тропинкам – наткнешься на пляж. Речка, как специально, делает петлю, а может, первые поселенцы вырыли тут себе запруду. Но если не хочешь вместе со всеми сидеть на пляже, тоже не беда – речка длинная. Вдоль берега есть немало мест, где можно примоститься под кронами. Никто тебя не потревожит. Валяйся, купайся один, раз уж так тебе взбрело в голову. А можешь даже и рыбу поудить, таких любителей тоже хватает.
Река у нас довольно мелкая и холодная, с бурным течением. Спасатели прочесывали дно. Я слышал, что они говорили. Говорили, что утонуть тут сложно. Чтоб ни за что не зацепиться. Чтоб не прибило к берегу. Один спасатель думал, что я не понимаю, и делал намеки: мол, зря ищем, искать нужно вообще в других местах.
Я знал, к чему он клонит. И за эти намеки мне хотелось его убить.
Хорошее тогда выдалось лето, жаркое. Пару раз я видел, что к маме, в эту ее прятку под деревьями, подваливает один неприятный крендель. У кренделя выделялась надутая верхняя губа. От этого меня не покидало ощущение, что маленькие щекотные усики у него торчат не только наружу, но и внутрь.
Они болтали, а мама смеялась высоким голосом. Жмурилась, улыбалась одной стороной рта, показывала свой остренький клычок. Она всегда так делала, когда к нам заходил кто-то посторонний.
Крендель тоже жмурился, прятал в густых ресницах маленькие глазки, похожие от этого на репейники, что-то мурчал. Завидев меня, он ничуть не смутился. Легко коснулся виска пальцами, сложенными в конфигурацию
«Кадела». Вот упырь. Думает, это прикольно – сказать пару нехороших слов на русском. Придурок.
– Ну, где твой Рупла сегодня? Когда надо, его нет. Давай, прокатись с ним, чего же ты? Ты же хотел с ним сегодня прокатиться, – неожиданно сказала мама.
Ничего такого я ей не говорил. Но развернулся и поехал до Руплы. Он вскоре должен был уехать на месяц к родне в Россию. Мы решили сгонять до «Макдоналдса», взять по молочному коктейлю. Я поехал попросить у мамы денег.
Этот упырь сидел, впившись в ее шею. Я лязгнул великом.
– Амиго, кадела. – Он заулыбался мне во все зубы, ничуть не смущаясь.
С его белых зубов кровь почему-то не капала. Мама смотрела мне куда-то в шею и закрывала пальцами свою.
– Чего тебе? – нервно спросила.
– Говорю же – мы с Руплой…
– Да езжайте вы куда хотите. Ты как маленький! Все спрашиваешь разрешения.
– Халош парень, халош парень, – залопотал этот идиот на финском с диким акцентом. Он говорил на всех языках, как я понял. Набор из десятков простейших слов – и он мог объясниться со всем миром.
Мама крутила в руке длинные розовые бусы, оттягивая их с шеи, как будто они душили ее. От этих бус ни он, ни я не могли оторвать глаз. Неожиданно для себя я даванул ее колесом. Просто великом наехал, кажется, на ногу.
– Ауч!
Она сердито замахнулась на меня бусами.
– Сима, в чем дело? Больно же!
Она запросто ловила со слуха иностранные словечки. Только по-нормальному говорить не хотела. Я сказал «ни в чем», сел на велик и уехал.
– Чтоб был дома, когда приду! – крикнула она вслед.
Ага, прямо. Она все равно не явится, пока отец с работы не вернется. А при нем пусть попробует пикнуть.
Когда я пришел, она готовила ужин и ко мне даже не обернулась.
Я нарочно грохотал на кухне тарелкой, кружкой.
– Ты что не видишь, какой он мерзкий?
– Ты о чем вообще?
– Сама знаешь.
– Глупости какие. Это не твое дело.
– Он тебя дурит, ты и рада.
– Замолчи.
– Не ходи больше туда. Если пойдешь – я скажу отцу.
– Ну Симочка, ну что ты. Никуда я больше не пойду. А пойдем мы с тобой завтра вместе в пиццерию…
Дальше она порхала, щебетала, брала меня за руку. Она это умела. Быть любимой. Чтобы все ей восторгались. И мы на самом деле ходили в пиццерию на следующий день. Мы ели пиццу и смеялись. Я обещал, что ничего не скажу. Чтобы ничего не портить. Она сказала, иначе отец очень расстроится. Зачем расстраивать отца?
На том месте я нашел зажигалку. Наверняка того типа. Красную с золотыми иероглифами. Я пытался гуглить, что значит эта надпись. Мне вылезало только название отеля в Макао.