На Москве (Из времени чумы 1771 г.)
Шрифт:
– Ах, поганая баба! Царство ей небесное… – воскликнул Воробушкин. – Какое колено отмочила! Не подождала… Что бы ей там умереть!
И Капитон Иваныч не знал, что делать. Он знал отлично, что, по распоряжению именно его «вышнего правительства», он должен сообщить о том, что женщина умерла зараженная, и просить приставить караул к дому своему или отправляться на другую квартиру – незараженную. И в первый раз покривил душой честный и добросовестный исполнитель всего, «вышним правительством поведенного». В качестве комиссара, Капитон Иваныч вызвал немедленно своего нового приятеля, священника отца Авдея, и отец
«Сбыл с рук! – подумал Капитон Иваныч, – а то бы такая была канитель… Сам же комиссар, да сам же из заразительного дома».
Но, видно, судьба гнала бедного Капитона Иваныча.
В конце апреля, прокомиссарствовав менее месяца, Капитон Иваныч вдруг лишился своего почетного звания и стал опять простым отставным морского корабельного флота лейтенантом. И причиной этого общественного падения была та же супруга Авдотья Ивановна, которая, казалось, затем и послана была ему судьбой, чтобы всю его жизнь перековеркать. Однажды Авдотья Ивановна, после трехдневных рысканий по городу, неизвестно где и с какой целью, вдруг снова захворала. Капитон Иваныч не обратил на это ни малейшего внимания. Жена лежала уже неделю в постели, а Капитон Иваныч и не заглядывал к ней.
Однажды женщина, взятая на место Маланьи, явилась к Капитону Иванычу, когда он вернулся со службы, и доложила ему, что барыия очень просит его пожаловать.
– Чего ей? – отозвался усталый Капитон Иваныч.
– Говорят – очень нужно. Сказывают – последнюю волю изъявить желает.
– Чего?! – удивился Воробушкин.
Женщина была умная, не чета Маланье, и объяснила все Капитону Иванычу очень толково.
– Барыня очень плохо себя чувствует и, в той надежде, что помрет, вам свою последнюю волю изъявить желает.
– Скажи ты ей: первое, что мне никакой ее воли не нужно, ни первой, ни последней; а второе, скажи, что я ее привередничанию не верю, – не такова она, чтобы помереть. Этакой радости мне в жисть не видать.
Женщина ушла, но появилась снова с той же просьбой от барыни.
– Тьфу ты, банный лист! – ругнулся Капитон Иваныч и пошел к жене.
Он не видал жены более недели и когда приблизился к кровати, на которой лежала жена, то невольно отступил на два шага.
Теперь, благодаря своей обязанности комиссара, Капитон Иваныч уже сталкивался несколько раз с больными, умершими от заразы. Он тотчас же увидел на своей жене все признаки чумы.
– Вот так колено! – выговорил Капитон Иваныч, выпучив глаза на жену.
– Помираю… – слабо отозвалась Авдотья Ивановна, лихорадочными глазами глядя на мужа. – Помираю…
– Да, это точно… – изумленно проговорил Капитон Иваныч. – Это точно… Помираешь и впрямь. А ведь я, по правде сказать, думал – ты балуешься. Вот так штука! – прибавил снова Капитон Иваныч и развел руками.
– Ты меня прости!.. – заговорила Авдотья Ивановна, – коли в чем грешна была супротив тебя. Прости!..
– Да это что уж толковать, – рассудил Капитон Иваныч, продолжая стоять в приличном отдалении от постели. – Коли жива будешь, не прощу, все-таки под суд тебя упеку, а умрешь – что уж делать? Нечего делать, надо будет простить. Как же это тебя угораздило чуму захватить? Где ты болталась?
И вдруг Капитон Иваныч сообразил, что если его жена умрет, и будет известно в околотке –
– Авдотья Ивановна, – схитрил Воробушкин, – уж тебе все равно, коли помирать, а ты не сказывайся, что у тебя чума. Первое дело, тебя хоронить запретят, без погребения останешься, свезут тебя в госпиталь, и доктор на кусочки нарежет. Положим, тебе это будет не слышно: мертвой – что ни режут, ей все равно, а только все-таки, говорю, знать-то это тебе неприятно. Что за удовольствие, как ноги, руки отрежут да всю расковыряют! Я уж тебе это верно сказываю.
Авдотья Ивановна как-то глупо глядела на лицо мужа: не понимала она того, что он говорит, или не верила в опасность своего положения.
– Я не сказываюсь…
– То-то, не сказывайся никому.
– Только вот, родимый… – заговорила Авдотья Ивановна с умоляющим лицом.
И слово «родимый» в ее устах, обращенное к мужу, прозвучало как-то странно. Даже умирающей было как будто совестно своего малодушия.
– Сделай милость, пошли за Климовной, пущай придет… Одной лежать больно несподручно. Да мне надо с ней сосчитаться, – за ней ведь деньги есть… Помру – пусть тебе отдаст.
– Какие тут деньги? ну тебя! не до денег! А вот как бы не прослышали, что ты чумная, тогда беда будет. А Климовна разболтает беспременно. Нет, уж лучше лежи одна: помрешь – все равно; не помрешь, будет полегче, тогда за ней и пошлем.
Капитон Иваныч вышел от жены в раздумье.
«Ну, как меня из комиссаров турнут?.. Вот обида будет!» – думал он.
На другой день, вернувшись снова из должности, Капитон Иваныч увидел у себя в квартире вдову расстриги.
Климовна встретила Воробушкина на подъезде и жалостливым голосом объявила ему, что Авдотья Ивановна приказала долго жить.
Капитон Иваныч стал как истукан и вытаращил глаза.
– Хоть вы и неладно жили, – рассуждала Климовна, – а все-таки супруга. И потом, уж очень обидно, что не своей кончиной померла.
– Как не своей! – воскликнул Капитон Иваныч. – Удавилась?!
– Что вы! Господь с вами! Не своей кончиной, говорю, – от чумы. Теперь вам караул приставят, хоть вы и сами комиссар.
– Врешь, треклятая! – заорал Воробушкин. – Врешь и врешь! сама ты чума!
Воробушкин вошел в квартиру, хотел было пройти в горницу покойной жены, но остановился. Мысли его как-то путались. И вдовство неожиданное, и чума в доме, и боязнь потерять место комиссара, и надежда без супруги справить кое-как свои дела, найти и купить у Воротынского племянницу – все эти разнородные мысли, надежды и мечты наплывом ворвались в голову Капитана Иваныча и спутались вместе.
Однако на другой день новое положение разъяснилось само собой, и довольно печально.
Он действительно был вдруг и вдов, и лишен своего почетного звания, и отправлен в особый карантин для дворян, не желавших оставаться под караулом в зачумленном доме.
Капитон Иваныч был глубоко обижен и в то же время зол на покойницу жену.
– И при жизни мне все пакостила! – восклицал он в отчаянии. – И кончиной своей совсем напакостила. Ведь будто на смех умерла!..