На незримом посту - Записки военного разведчика
Шрифт:
– Товарищи! Я из Петрограда, рабочий. Мне посчастливилось быть на Втором съезде Советов. Когда Ильич появился на трибуне, все поднялись, от взрыва рукоплесканий и радостных возгласов дрожали стены Смольного. Владимир Ильич говорил о том, что государство сильно только тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно. Надо рассказать, объяснить людям, за что мы боремся, и народ пойдет за нами, за правдой!
Волков смахнул со лба капли пота и не спеша отошел от стола.
Затем выступил командир бронепоезда "Ленин" Сигизмунд Гулинский.
– Теперь наш бронепоезд стоит на боевой вахте Бугульминского фронта. Мы не пожалеем своих жизней, но отстоим Советскую власть! Враг разобьет себе голову о стальную броню ленинской крепости!
Еще не умолкли аплодисменты, которыми зал наградил Гулинского, как у стола президиума выросла фигура широкоплечего человека, одетого во все кожаное.
– Товарищи! Братья по борьбе! - раздался его громовой голос. Он сделал длинную паузу и, глядя поверх голов присутствующих, продолжал: - Я командир отряда анархистов "Черные орлята". Не так давно мы слышали полные ненависти к презренной буржуазии слова: "Долой империалистическую войну! Да здравствуют полковые комитеты! Долой золотопогонников! Да здравствуют выборные командиры!" Мы радовались историческому событию. Золотопогонников мы изгнали, для борьбы с контрой матросы и солдаты избрали преданных пролетарской революции командиров. А что нам теперь предлагает этот интеллигент в очках? На сегодняшний день он преподносит чуждый нам лозунг: "Долой выборных командиров!" Так это же, товарищи, чистой воды контра!..
Не выпуская из рук винтовок, железнодорожники, местные дружинники, матросы и красноармейцы зашумели, заспорили. Одни считали, что командиров надо избирать, другие возражали, говорили, что командиров надо назначать сверху. Председатель изо всех сил тряс колокольчиком. Петровская поднялась, что-то хотела сказать, но зал бушевал: никто никого не слушал. В президиуме также вспыхнул спор.
Неизвестно, как долго продолжалась бы эта "дискуссия", если бы не анархист. Он выхватил наган, трижды выстрелил в потолок, и шум внезапно прекратился.
– Революция в смертельной опасности, товарищи! - продолжил он. - Во всех концах России поднялась вражья сила. У нее есть и золото, и оружие. Враг радуется, слушая наши споры о том, устоят ли избранные революционной массой вожаки дружин и отрядов, или вся наша вооруженная братва погибнет от режима, который большевики хотят ввести в Красной Армии. А тогда что? Тогда бери нас голыми руками. Не допустим старорежимных порядков! Долой назначенных командиров и комиссаров! Да здравствует свобода, равенство и братство! Да здравствует анархия и мировая революция! Ура!..
И снова загремели аплодисменты.
Но вот постепенно страсти улеглись, наступила тишина, и Петровская стала говорить спокойно, твердо, уверенно.
– Товарищи, мы, коммунисты, всегда были и будем за сознательную дисциплину, которая удесятеряет наши силы. Победа немыслима без строжайшей дисциплины для всех! Я призываю вас помнить об этом...
Петровская
Я стал уже пробираться к ревкомовцам, чтобы поговорить с ними, как кто-то тронул меня за плечо. Это был Сахаб. Оказывается, его тоже отозвали из отряда Легаева, и теперь он состоял для особых поручений при Просвиркине и Петровской.
– А это мой друг! - сказал Сахаб, потянув за рукав паренька в тюбетейке. - Садыком его зовут. Может, помнишь, он как-то приходил в эскадрон...
Петровская и Просвиркин о чем-то разговаривали с железнодорожниками, и мне пришлось подождать.
– Голова идет кругом! - сокрушался Просвиркин. - Собрался было в родное село за добровольцами, а тут неувязка: на бронепоездах нет хлеба.
– Железнодорожники ведь обещали раздобыть хлеб для матросов, - сказала Петровская.
Зал опустел. Мы присели на скамью, и я рассказал им о положении в Самаре, о том, что видел и слышал во вражеском тылу.
Катя вздохнула:
– Обстановка не в нашу пользу. Нужно сколачивать новые отряды бойцов. Видимо, пора готовить надежных людей для связи с губкомом, если не удастся удержать Бугульму...
В тот же вечер я уехал в Симбирск, чтобы доложить обо всем Семенову.
* * *
Над Симбирском уже спускались сумерки, когда я вошел в дом контрразведки и поднялся по знакомой деревянной лестнице.
Возле кабинета Семенова стояла группа девушек. Одна из них показалась мне удивительно знакомой. Где я видел эти синие глаза и такие длинные ресницы? Я взглянул на нее, она улыбнулась и, повернувшись к подруге, что-то тихо сказала ей. Уже у Семенова я вспомнил, что синеглазая - это Соня Бармашова с Трубочного!
На Трубочном заводе, который Куйбышев называл "цитаделью революции", работало около двенадцати тысяч девушек и женщин. А ведь в городе были и другие заводы и фабрики, пристани и железнодорожные мастерские, где также работали женщины. Многие из них не ждали, когда их позовут, а сами шли туда, где нужна была их помощь. Они не думали об опасности, связанной с работой в контрразведке, и готовы были выполнять любые задания. Именно такой была Соня Бармашова, которая, рискуя жизнью, не раз ходила в Самару, выполняя важные задания. Но однажды недалеко от станции Якушкино ее схватила вражеская войсковая разведка...
– А, Дрозд! Заходи, заходи! - услышал я голос Семенова, лишь только приоткрыл дверь его кабинета.
Семенов был в хорошем настроении и встретил меня чуть ли не с распростертыми объятиями.
– Видал? - проговорил он, поднявшись мне навстречу. - Одна другой краше! Горючий материал... Наши бесценные помощницы. Одобряешь? - и с лукавой улыбкой кивнул на дверь.
Я ответил, что с таким резервом можно творить чудеса.
– Ну а теперь докладывай. Кое-что о твоих похождениях я уже знаю от Кожевникова и из твоего донесения, но хотел бы, чтобы ты рассказал подробно о каждом своем шаге.