На ножах
Шрифт:
– Не догадываетесь?
– Не догадываюсь же, не догадываюсь.
Ванскок подошла к окну и на потном стекле начертала перстом: «с-у-п-с-и-д-и-я».
– Буки, – проговорил Висленев.
– Нет не буки, а это верно.
– Буки, буки, а не покой… понимаете, не супсидия, а субсидия.
– А, вы об этом? Все это вздор. Итак, будет дана субсидия, и мы все это повернем в пользу общего дела, и потому вредить этому не надо.
– Вас надувают, Ванскок.
– Очень может быть, я даже и сама уверена, что надувают, но по крайней мере так говорят, и потому надо этому помогать, а к
Висленев принял эту новую весть недружелюбно, но несколько замечаний, сделанных Ванскок насчет необходимости всяческого снисхождения к свежим ранам, и кипа бумаг, вынутых из саквояжа и представленных Ванскок Висленеву, как подарок в доказательство дружественного расположения Горданова к Висленеву, произвели в уме последнего впечатления миролюбивого свойства. Висленев, освободясь от довольно продолжительного визита Ванскок, тотчас же углубился в чтение бумаг, принесенных ему от Горданова. Подарок пришел Висленеву как нельзя более по сердцу, и он не мог от него оторваться до самого вечера. Он не оставил бы свои занятия и вечером, если бы его часу в восьмом не посетил жилец соседней комнаты, Феоктист Меридианов, маленький желтоволосый человечек, поставляющий своеобразные беллетристические безделки для маленькой газеты со скандальной репутацией.
Феоктист Меридианов вошел к Висленеву без доклада и без сапогов: тихо, как кот, подошел он в мягких кимрских туфлях к углубленному в чтение Висленеву и произнес:
– Здравствуйте, любезный сосед по имению. Висленев вздрогнул и немножко встревоженно спросил:
– Что вам угодно?
Феоктист Меридианов хрипло захохотал и, плюхнув на диван против Висленева, отвечал:
– Вот какой бон-тон: «что вам угодно?» А мне ничего от вас, сударь мой, не угодно, – продолжал он, кряхтя, смеясь и щурясь, – я так, совсем так… осведомиться, все ли в добром здоровьи мой сосед по имению, Иосаф Платоныч Висленев, и более ничего.
– А-а, ну спасибо вам, а я зачитался и не сообразил.
– Что же это вы читаете?
– Очень интересные бумаги по польскому делу.
– Это «щелчок», что ли, вам приволок?
– Какой щелчок? – спросил с нескрываемым удовольствием Висленев.
– Да вот эта стрижка-ерыжка, как вы ее называете?
– Ванскок!
– Ну Ванскок, а я все забываю, да зову ее «щелчок», да это все равно. Я все слышал, что она тут у вас чеготала, и не шел. Эх, бросьте вы, сэр Висленев, водиться с этими нигилисточками.
– Что это вас беспокоит, Феоктист Дмитрич? мне кажется, до вас это совсем не касается, с кем я вожусь.
– Да, касаться-то оно, пожалуй, что не касается, а по человечеству, по-соседски вас жалко, право жалко.
Висленев улыбнулся и, заварив чай из только что поданного самовара, спросил:
– Какие же предвидите для меня опасности от «нигилисточек»?
– Большие, сэр, клянусь святым Патриком, очень большие – женят.
– Ну вот!
– Чего «вот», право, клянусь Патриком, женят, а мне вас жалко… каков ни есть, все сосед по имению, вместе чай пьем!
– Вот видите, как вы заблуждаетесь! Ванскок сама первостатейный враг брака.
– Это, отец Иосаф, все равно, враг, а к чему дело
– Ах, оставьте, Меридианов, это даже и в шутку глупо!
– Нет-с, вы позвольте, она уже теперь не купчиху предлагает, а княжескую фаворитку, танцовщицу… – Меридианов сильно сжал Висленева за руку и добавил, – только перевенчаться и не видать ее, и за то одно пятнадцать тысяч? Это не худая статья, сэр, клянусь святым Патриком, не худая!
– Ну, вот вы и женитесь.
– Не могу, отец, рад бы, да не могу, рылом не вышел, я из простых свиней, из кутейников, а нужен из цуцких, столбовой дворянин, как вы. Не дремлите, государь мой, берите пятнадцать тысяч, пока нигилисточки даром не окрутили. На пятнадцать тысяч можно газету завести, да еще какую… у-у-х!
– Отойди от меня, сатана! – отшутился Висленев, для которого мысль о своей собственной газете всегда составляла отраднейшую и усладительнейшую мечту.
– Чего сатана, а я бы вам стал какие фиэтоны строчить, просто bon Dieu [18] оборони! Я вот нынче что соорудил. Вот послушайте-ка, – начал он, вытаскивая из кармана переломленную пополам четвертушку бумаги. – Хотите слушать?
– Пожалуй, – отвечал равнодушно Висленев.
Феоктист Меридианов прищурился, тихо крякнул и, нетерпеливо оглянувшись по комнатке, заговорил:
– Идет, видите ли, экзамен, ребятишек в приходское училище принимают и предстоит, видите, этакая морда, обрубок мальчуган Савоська, которого на каникулах приготовил медицинский студент Чертов.
18
Господи (франц.).
– Гм! Фамилия недурна!
– Да, и с направлением, понимаете?
– Понимаю.
– Ну, слушайте же, – и Меридианов, кряхтя и щурясь, зачитал скверным глухим баском.
«– Читать умеешь? – вопросил Савоську лопоухий педагог.
– Ну-ка-ся! – отвечал с презрением бойкий малец.
– И писать обучен?
– Эвося! – еще смелее ответил Савоська.
– А закон Божий знаешь? – ветрел поп.
– Да коего лиха там знать-то! – гордо, презрительно, гневно, закинув вверх голову, рыкнул мальчуган, в воображении которого в это время мелькнуло насмешливое, иронически-честно-злобное лицо приготовлявшего его студента Чертова».
– Что, хорошо? Можете вы этакую штуку провести в своей серьезной статье, или нет?
Но прежде чем Висленев что-нибудь ответил своему собеседнику, послышался тихий стук в дверь, причем Меридианов быстро спрятал в карман рукопись и сказал: «вот так у вас всегда», а Висленев громко крикнул: взойдите!
Дверь растворилась, и в комнату предстал довольно скромно, но с иголочки одетый в чистое платье Горданов.
Висленев немного смешался, но Павел Николаевич протянул ему братски руки и заговорил с ним на ты. Через минуту он уже сидел мирно за столом и вел с Висленевым дружеский разговор о литературе и о литературных людях, беспрестанно вовлекая в беседу и Меридианова, который, впрочем, все кряхтел и старался отмалчиваться. Не теряя напрасно времени, Горданов перешел и к содержанию бумаг, присланных им Висленеву чрез Ванскок.