На облачном берегу
Шрифт:
— Да, да. Нас почти никто не посещает, кроме деловых людей. Это нам приятно, конечно.
Последнюю фразу Тави могла принять как на свой счет, так и на счет «деловых людей». Она ответила:
— Простите, пожалуйста, если приехали неудачно. А Мистрей все расскажет. Мы не одни. Вот Сван, вы видите? Мы не расстаемся. Вы не покинете нас, Нэд?
— Пока не закрылись глаза ваши, — раздельно и внятно произнес слепой. Он стоял, держась под руку Мистрея, и, опустив голову, казалось, слышал уже холод чужого угла, враждебного согревающему доверию.
— Марта, —
Все прошли тогда в огромный зал, развернутый электричеством. Здесь была симметрически расставлена жесткая тяжелая мебель; несколько дешевых картин в дорогих рамах тускло разнообразили массивность жилья, выстроенного из крупных камней в виде казармы. Эта казарменность прочно отражалась внутри короткими окнами и серой обивкой стен; двери закрывались плотно и с гулом, унылый оттенок которого невозможно поймать ухом чернил.
Тави привела Свана в угол, где он сел, слушая разговор. Она пыталась благодарить Ионсона за то, что полтора года назад доставил он им светлое удовольствие приглашением посетить свой дом. Но Ионсон ответил искренно непонимающим взглядом, и Тави умолкла. Затем говорил Мистрей. Он рассказал о мошенничестве, жертвой которого сделались они благодаря тонким уловкам, рассчитанным на их доверчивость; о своей мечте поселиться навсегда среди тихих деревьев, подальше от городских дел, и как купленная усадьба оказалась чужой.
На середине его рассказа пришла Марта, сев рядом с мужем в позе, какие принимаются на дешевых фотографиях, если снялась пара. На Марте было черное шелковое платье, в руках держала она колоссальный веер, не подвергая его однако опасности треснуть движениями мощных дланей.
Выслушав, Ионсон громко захохотал.
— Недурно обтяпано, — сказал он и толкнул локтем жену. — А, Марта?! Слышала ты такое?
— Чудеса, — ответила та, бесцеремонно рассматривая гостей. — Все продали?
— Увы, — сказал Мистрей, — и наше маленькое наследство и мебель. Иначе не составлялось необходимой суммы.
— Так какого же черта, — возразил Ионсон, поглаживая колено, — какого же, я говорю, черта не посмотрели вы свою кошку в мешке?!
— Кошку? — удивилась Тави.
— Ну да; я говорю об усадьбе. Вам надо было приехать на место и рассмотреть, что вам предлагают купить. Ведь вы сваляли дурака. Кто виноват?
— Дурака, — машинально повторил Мистрей, — да, дурака. Но…
Он умолк. Тави открыла рот, но почувствовала, что, сказав, понята не будет. За них ответил Нэд Сван:
— Мои друзья, — тихо повел он из угла, — не будут в претензии, если я доскажу за них. Они хотели бы радоваться неожиданности, той, может быть, незначительной, но всегда приятной неожиданности, когда, ступая на свою землю, еще не знаешь ее. Они дорожат свежестью впечатления, особенно в таком серьезном деле, где первое впечатление навсегда окрашивает собой будущее. Вот почему они поверили спокойному болтуну.
Тави сконфуженно рассмеялась. Мистрей застегнул кнопку блузы, раскрывшуюся на ее плече, затем сказал:
— Пожалуй, так и было оно.
— Х-ха… — крякнул
Та, подняв веер, склонилась над его ухом, шепча:
— Ты видишь, что это идиоты. Но они не все продали…
Едва он успел движением головы спросить, в чем дело, как Марта обратилась к молодой женщине:
— Это настоящий жемчуг?
— Мой? — Тави коснулась жемчужной нитки, нежившей ее шею гладким прикосновением крупных, как бобы, зерен. — О! Он настоящий. Хвостик наследства, которого теперь нет.
— Хвостик не плох, — сказал Ионсон, вставая и приглядываясь с высоты своих семи футов. Он прищурился. — Да. Но ведь вокруг вашей шеи висит по крайней мере пять недурных имений.
Тави вздохнула весело и задорно.
— Надо вам объяснить, я вижу, — сказала она, лукаво подмигнув мужу. — Эта ниточка нас сосватала. Когда Мистрей пришел сказать… самые хорошие вещи… и… тогда он увидел эти жемчужины на моем столе. Они еще от прабабушки. Вот он воодушевился и представил мне в лицах, как на дне морском раковина дремлет, сияя. Как она живет глубокой жемчужной мыслью. И… и… как она любит, закрывает свою жемчужину, а мы сидели рядом… и… и…
— …и поцеловались, конечно, — добродушно пробасил Сван.
— Нэд! Думайте про себя! — крикнула Тави. — Что за суфлер там, в углу?!
Воцарилось натянутое молчание.
— Ничего, что я так сказала? — повернулась тави к мужу.
Он взглядом успокоил ее.
— Все ничего, все пройдет, — сказал он и, обратясь к Ионсону, добавил:
— Разумеется, не продаются такие вещи, как не продаются обручальные кольца.
— Здорово! — сказал Ионсон.
— Что же вы теперь будете делать? — спросила Марта.
— Прежде всего — подумать. — Мистрей невольно вздохнул. — Только несколько дней, дорогой Ионсон. Пусть она порадуется дикой красоте ваших мест.
— При-ро-да! — протянул Ионсон. — Моя болезнь та, что завод плохо работает. Есть, правда…
— Ужин есть, — сказал негр в пиджаке, раскрывая дверь.
— Вы давно ослепли? — спросила Марта у Свана.
— Давно.
IV
Отрывистое настроение хозяев мало улучшилось за столом, хотя Ионсон пил много и жадно. Но Марта стала внимательней. От ее любезностей подчас хотелось крикнуть, однако резкая болтовня стерла отчасти натянутость, делавшуюся уже невыносимой для Тави.
Наконец, слегка качнувшись, так как промахнулся опереться локтем о стол, Ионсон счел нужным посвятить Мистрея в свои дела. Завод гибнет. Его преследуют неудачи, долги растут, близятся роковые взыскания, спрос мал, застой и кризис в торговле. Однако он не унывает. Всю жизнь приходилось ему выпутываться из положений гораздо худших, — туча рассеется.
Мистрей выразил надежду, что она рассеется быстрее всех ожиданий. Как у Тави слипались глаза, он не поддерживал особенно разговора; молчал и Нэд Сван. Незадолго перед тем, как часы ударили полночь, под окном дома мелькнул громовой выстрел, сопровождаемый собачьим лаем и криками.