На одной далёкой планете
Шрифт:
— Кажется, я догадываюсь, что он покажет, — говорил Володя, сидя рядом с Лидочкой на заднем сиденье такси.
— Что? — спросила Лидочка.
— Альбом с фотографиями «малыша». Мы ведь его снимали, как и положено любящим родителям. Сотни полторы кадров. Один другого интереснее.
— Представляю…
— Нет, представить это трудно, — усмехнулся Володя. — Это надо увидеть. Так что готовься.
Машина стремительно мчалась по широкому Калининскому проспекту. Промелькнула за окном маленькая нарядная церквушка, притулившаяся к белому многоэтажному исполину,
Лидочка вздохнула, глядя на мчавшиеся им навстречу машины. Что ждет их в Григорьевске? Удастся ли благополучно сделать все дела? Завтра воскресенье, он будет дома. Можно позвонить ему прямо с вокзала, а можно не звонить, сначала устроиться где-нибудь с Володей. Стоит ли говорить ему, что Володя тоже приехал? Пожалуй, не стоит. Неизвестно, как он к этому отнесется, еще выкинет что-нибудь. Ах, скорее бы все кончилось…
…Лидочка и Володя сидели на диване в небольшой скромно обставленной гостиной квартиры Гончарова, а хозяин, неторопливый, благодушный, в дешевеньких выцветших джинсах и тонком сером свитере, ходил из кухни в комнату, сервировал стол для чая.
— Вот, посмотрите пока, — сказал он, подавая Лидочке фотоальбом.
В альбоме, аккуратно наклеенные и пронумерованные, находились хорошего качества фотографии, на которых изображался последовательно весь процесс появления двойника. С огромным любопытством и одновременно чувством, похожим на брезгливость, Лидочка рассматривала фотографии, а Володя давал пояснения. На первой Лидочка увидела серую студенистую массу, отдаленно напоминающую детское тело. Она помещалась в длинной прямоугольной ванне и наполовину была погружена в жидкость. «Там в ванне было устройство, чтобы поднимать наверх для экспозиций», — пояснил Володя.
Масса производила жутковатое впечатление. Неужели из этой отвратительной слизи получится человек?
Следующие снимки были еще страшнее. Масса увеличивалась в размерах, у нее появилось некое подобие лица — скулы, лоб, глазные впадины. Дальше обозначились руки, ноги. Масса росла, становясь все больше похожей на взрослого человека. Лидочка листала альбом, и с каждой новой страницей сходство увеличивалось. Володино лицо… Ужас!
А вот он уже лежит на черном медицинском топчане — громадный, голый, руки по швам, с закрытыми глазами — не то труп, не то просто уснувший человек. Даже на снимке ощущается мертвенная неподвижность его тела. Лидочка отложила альбом.
Фотографии произвели на нее сильное впечатление. Одно дело — просто знать, что твой бывший муж гомункулус, и совсем другое — видеть, хотя бы на фотографии, как он постепенно появляется из отвратительной слизи, из мертвечины, растворенной в ванне. Отвратительное впечатление.
За столом Лидочка некоторое время не могла начать есть торт, который положил перед ней на блюдечке Гончаров, только прихлебывала горячий душистый чай.
Гончаров заметил это и сказал:
— Кажется, я немного поторопился с альбомом? Нужно было после чая показать.
— Да нет, ничего…
Лидочка внутренним усилием подавила неприятное чувство
Лидочка вспомнила, с каким равнодушием муж съедал кулинарные шедевры, которые она готовила первые месяцы после свадьбы, и как она тогда, не понимая, обижалась на него.
— Неужели он совершенно ничего не чувствует? — спросила она Гончарова.
— Совершенно ничего.
Лидочка задумалась.
— Не понимаю… Ведь он — точная копия Володи.
— Точная, да не совсем. Помните, мы говорили, что он состоит из симметричных, то есть искусственных, белков?
— А какая разница?
— Как видим, огромная. В природе ничего просто так не делается, тем более в живом организме. Тут иногда мелочь может иметь решающее значение.
— А что, собственно, удивляться? — заметил Володя. — Есть же люди, от рождения лишенные тех или иных чувствований. Что же говорить об искусственном человеке!
— Вот именно, — сказал Гончаров. — Видимо, путем простого подражания природе невозможно создать полноценное живое существо, а только вот такую бесчувственную биологическую машину. Жизнь — это тайна, как глубоко ни влезай в нее.
Гончаров налил себе чаю, который настаивался на какой-то душистой травке в отдельном чайничке.
— Я в связи с этим еще кое о чем хотел бы вас расспросить, Лидия Ивановна.
— Да, пожалуйста.
Гончаров отпил немного из чашки и поставил ее.
— Тут такое дело. Будучи существами, лишенными психического мира, гомункулусы, следовательно, должны быть лишены и источника побудительных сил, которые движут нормальными людьми, вообще всеми природными существами. Однако, как мы знаем, он чрезвычайно деятелен и умеет двигаться к поставленной цели. Как вы считаете, Лидия Ивановна, откуда это у него? По идее, он должен быть равнодушен к тем радостям, которые сулит жизненный успех.
— Мы с Володей тоже об этом говорили, — сказала Лидочка. — Да, добиваться своего он умеет, еще как умеет! Только я сама теперь ничего не понимаю. Ни разу не было, чтобы он радовался удачам или огорчался от неудач. Мне кажется, он действует как машина — методично и безошибочно, как будто кто-то завел его.
— Интересно… — проговорил Гончаров, внимательно слушавший Лидочку.
— Похоже на работу по программе, — сказал Володя.
— Но кто вложил ее в него? Мы с вами, кажется, делали обратное.
— Зачем обязательно — «вложил»? В конце концов, вся наша физиология работает по программе, программе выживания.
— Это физиология, бессознательное. А на уровне поведения? Для того чтобы выживать, ему достаточно было оставаться на прежнем месте. Кто заставлял его двигаться вверх по служебной лестнице?
— Инопланетяне, — не то в шутку, не то всерьез сказал Володя. — А что? Решили с помощью гомункулусов захватить землю, эксплуатируя любознательность земных ученых. Как только появляется очередной гомункулус, ему тут же программу из какого-нибудь секретного излучателя — лезь наверх поближе к власти.