На основании статьи…

Кунин Владимир Владимирович

Недаром управляющий Ленинградским отделением «Росювелирторга», в очередной раз вызванный в Большой дом в качестве независимого консультанта, доверительно сказал Косте Степанову:

— Ах, Константин Сергеевич! Не был бы этот ваш Витька-Кролик… виноват, Виктор Евдокимович Лякин, преступником, не сидел бы он сейчас у вас в тюрьме, пригласил бы я его к себе на должность Главного специалиста по драгметаллам, да еще и персональный оклад для него в Москве выбил бы. Ну, да авось отсидит, одумается, выйдет…

— Ногами вперед, — прервал

его Костя. — У него статья расстрельная.

…Так что уж если сам Витька-Кролик, предварительно измерив, взвесив и опробовав «золотые» червонцы Рафика всеми кислотами и реактивами, покупал их со святой уверенностью в их подлинности, то лучшей рекомендации для замечательных творений Рифката Шаяхметовича Алимханова было попросту не найти…

Вот следственная бригада и захотела собственными глазами увидеть, как этот преступно-гениальный Рафик делает такие червонцы.

Тем более что все его оборудование для изготовления «золотых» николаевских десятирублевиков: все эти муфельные печи, огнеупорные фарфоровые тигели, пуансоны, матрицы, штамповочные гидравлические прессы, смеси-наполнители, устройство для снятия копий с монет и медалей методом электролиза, мерные кольца, полный комплект оборудования для гальванопластики, аккумуляторы, трансформатор, вакуумный насос и, черт знает, какие-то неведомые механизмы и приспособления — так и оставалось в опечатанной квартире гражданина Алимханова.

Конечно, кроме небольшого количества настоящего золота и маленьких старинных аптекарских весов с плоскими маркированными гирьками-«разновесами» — главной улики против любого «золотишника». Ну, и целой технической библиотеки по снятию копий с монет и медалей. Все это было аккуратненько изъято еще при аресте подследственного.

А крупное и тяжелое оборудование уже давно следовало бы перевезти с Обводного канала, 27, на Литейный, 4. И сдать на специальный склад вещественных доказательств различной преступной деятельности.

Так что в то время на Рифкате Алимханове еще не было ни одной татуировки…

«…сегодняшнюю среднестатистическую российско-мужскую смертность я пережил на двадцать один год… — думал старик Теплов. — Я перешагнул через целое поколение! Если со мной ЭТО и случится — все справедливо. И на том спасибо. Но Зойка же остается одна! Одна-одинешенька… Совсем одна».

…Кирилл Петрович лежал в своей кровати, а санитар — высокий тощий негр во всем белом, чуть ли не с десятком разноцветных шариковых ручек в нагрудном кармане (стойкая непоколебимая мода всех служащих немецких клиник!), в роскошных дорогих очках на широком расплющенном носу — быстро катил кровать перед собой по длинному коридору онкологического отделения. Левой ладонью Теплов прижимал к груди тоненькую картонную папочку со своей историей болезни, анализами и результатами предыдущих исследований.

Сверху папочки — листок с графическим

изображением человека в разрезе и процедуры введения крохотной видеокамеры в легкие пациента. Чтобы пациент знал — как он будет выглядеть изнутри. На этом же чертеже, в специальной графе, расписка в том, что он — «Herr Kirill Teplow» — дает свое полное согласие на эту процедуру. В чем собственноручно и расписывается. Так что с клиники взятки гладки. Хоть она, так сказать, и «университетская».

Если же вышеназванный «Herr» во время совершения данной процедуры случайно и откинет копытца — сердчишко не выдержит или тромбик оторвется и чего-нибудь там закупорит, то виноват в своей безвременной кончине будет только сам пациент. Вот, пожалуйста, смотрите: его личная подпись.

Правая же ладонь Кирилла Петровича была в теплой руке Зойки, идущей рядом с кроватью.

— Кирюша, миленький… Ради всего святого, прости меня… Я, конечно же, должна была появиться раньше, но… Спускаюсь в восемь в гараж, сажусь в машину — бак почти пустой… Пришлось смотаться на заправку. Да! Я привезла тебе последнюю почту — «Аргументы и факты», «Новую газету» и берлинскую «Европу-экспресс»… Потом почитаешь. Я их оставила на твоей тумбочке. Влетаю в палату, а этот Рифкат, с дивной и редкой фамилией Коган, говорит: «Только что увезли. Беги к лифту — догонишь…» Я и рванула, — бормотала на ходу Зойка.

Санитар вкатил кровать в специальный большой лифт. Поехали вниз.

— Спасибо, кисуля… — вяло ответил Кирилл Петрович. — Знаешь… Я, оказывается, когда-то в Ленинграде был знаком с этим Рифкатом… Очень давно. Еще до тебя… За пару лет до твоего появления. В шестьдесят третьем. Ты же возникла во мне годом позже, да?

— Я в тебе возникла со дня своего рождения на свет, — твердо сказала Зойка. — Ты просто понятия об этом не имел. И я, слава богу, многого про тебя не знала. Про всех твоих тогдашних профурсеток…

— Господи… О чем ты говоришь?!. — польщенно произнес Кирилл Петрович слабым и лживым голосом. — Мне через несколько дней — восемьдесят. Я старше тебя на одиннадцать лет…

Разговаривать становилось труднее и труднее. Очень хотелось закрыть глаза. Наверное, начала действовать та успокоительная таблетка, которую ему дали пятнадцать минут назад в палате. А будет еще и наркоз.

— Тем не менее, несмотря ни на что, ты превосходно выглядишь! Уж, во всяком случае, не на восемьдесят, — как обычно, сказала Зойка.

— Ну, да… Больше семидесяти девяти никто не дает. — Кирилл Петрович даже попытался улыбнуться Зойке, чтобы та прочувствовала его несгибаемое мужчинство.

Которого, честно говоря, в нем сейчас не было ни на грош.

— Довольно древняя шуточка, — презрительно ласково проговорила Зойка и на ходу погладила Кирилла Петровича по щеке. — Из клоунского репертуара цирка Чинизелли конца девятнадцатого века и телевизионной программы «Аншлаг» начала двадцать первого…