На острие безумия. Шторм. Книга 1
Шрифт:
А затем Глава поднял эту фотографию, и под ней оказалась другая. С тем же юнцом, но теперь он лежал в гробу, укрытый синими цветами, а над его телом неподвижно стоял тот самый командующий эльфов Катриоль с каменным выражением лица.
— Ты станешь им. Прямо сейчас.
К чести Шай, она не задала больше ни вопроса…а через мгновение я затаил дыхание, наблюдая самое настоящее волшебство. Потрясающее зрелище, от которого замерло сердце и, кажется, перехватывало дыхание. Перед нами стоял тот самый мальчик, но теперь его волосы были тёмно-каштанового цвета, а глаза сверкали синим небесным цветом.
— Умница, наша девочка.
Морт довольно улыбнулся и подмигнул ей, а она как-то расслабленно выдохнула, словно не была уверена в том, что её затею одобрят.
— Даже нейтралам не под силу воскресить
Она…он перевёл триумфальный взгляд на меня и приосанился, вздёрнув правую бровь.
«Что такое, Шторм? В таком виде мой язычок больше не возбуждает тебя?»
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СЭМ
Задание прошло идеально. Медуза достала рукописные протоколы собрания повстанцев из его потайной комнаты Катриоля, едва не потерявшего остатки разума, когда он увидел точную копию своего возлюбленного в соседнем городе. И одному бесу известно, как такой опытный и расчётливый воин, как он, смог попасться на нашу провокацию. Впрочем, перед некоторыми слабостями мы можем быть так глупо бессильными. Теперь я это знал по себе. Когда в голове навязчивой, раздражающей до зубовного скрежета музыкой играли ноты вожделения. Всегда одну и ту же мелодию, разрушавшую все мысли, кроме одной. Наконец овладеть Ами. Моей агарой. Я пытался выбить её из головы. Порвать к чертям все струны, чтобы больше не слышать эту разрушающую мелодию похоти. И каждый раз тщетно. Каждый долбаный раз… и всё больше понимал идиота-эльфа, так нелепо попавшегося на легенду Медузы. Потом, когда мы выпотрошили не только его потайную комнату, но и его воспоминания, в которых всплыли некоторые имена…и к сожалению, образы не только демонов, но и высших. Точнее, Морт назвал их таковыми. Так вот…в тот день я смотрел на его обездвиженное развалившееся на диване бесполезной тушей мускулов тело и думал о том, как превращает эта дрянь мудрых и могущественных мужчин и женщин в жалкие подобия самих себя. Эта дрянь — любовь или похоть, я больше склонялся всё же ко второй, она обезличивала их, сгибала в такие позы, в которых они становились наиболее уязвимыми и беспомощными. И я отчаянно не хотел становиться одним из таких. Недоличность, недомужчина, никто. Ничтожество, жалкое и убогое.
Я спускался в город и заказывал самых дорогих и чистых шлюх, чтобы забыть одну-единственную. Ложился на стерильно-белые простыни, натягивая на руки медицинские перчатки, чтобы не коснуться их кожей, и вспоминал, как меня коротило от прикосновений к другой, такой же шлюхе. Прижимал их головы к своему паху и представлял её шёлковые волосы, в которые мог бы зарыться пальцами…и в моём воображении я ласкал их без перчаток. Безумие, распространявшееся с каждым днём рядом с ней всё глубже и глубже. Не закрывать глаза, запрещая себе спать и доводя себя до изнеможения, только чтобы не увидеть во сне её. Нас. Меня в ней и её взгляд…широко распахнувшиеся глаза и отражение её боли на моём лице…я смотрел на него в зеркало её глаз, и меня колотило от такого низменного, такого дебильного и совершенно ненужного мне осознания, что никто и никогда с ней так, как я. Кем бы ни была она. Для чего бы её ни подослали ко мне…она принадлежала только мне вот так, целиком и полностью. И при каждом чёртовом воспоминании об этом — это глупое ощущение триумфа, от которого не избавиться.
Наутро я возвращался в горы, чтобы смотреть, как Ами улыбается Зоричу, и душить в себе желание отрезать яйца сербу. Это была команда Главы: в моё отсутствие сопровождал Медузу в город с гор и непосредственно по самой территории Нейтралитета именно Серафим. Чёрт знает, почему этот выбор пал именно на бывшего ищейку, с учетом того, что он не был нейтралом и навряд ли был сильнее неё, но Морт озвучил его нам троим, намекнув, что без Зорича или без меня Медуза не имеет права отлучаться вниз.
Серб, к слову, был тем ещё ублюдком, которого хотелось прикончить все двадцать четыре часа в сутки. Причём сделать это самым безжалостным способом. Нет, сукин сын ни разу не посмотрел на мою агару плотоядно…даже если она перевоплощалась в мужчин. Я внимательно следил за ним в этот момент. В конце концов, он был достаточно умён, чтобы не связываться ней. Но этот мерзавец
— Всё же сообразительный у вас в Нейтралитете дизайнер, — мы в очередной раз наблюдаем с ним из кабины за спаррингом Ами с одним из карателей, — водонепроницаемая одежда для тебя — самое то.
— Что? — не понимая, что серб имеет в виду, но подсознательно ожидая от него подлянки, — В каком смысле?
— В прямом. Говорю, премию ему надо выписать.
— Зорич, — сдерживаясь, чтобы не сломать его аристократический нос, — мы давно уже выяснили, что юморист из тебя так себе, так что…
— На вот, — он достал белоснежный платок из кармана своего пиджака и протянул мне, — слюни протри, всю форму заляпал, глядя на свою агару. Только и слышно: кап-кап-кап. Скоро голова начнёт болеть.
Подонок. Усмехнулся, продолжая смотреть на Медузу, в этот момент ловко пригнувшуюся от удара ноги соперника, и снова уверившись, что чертовка намеренно не раскрывает нам весь свой боевой потенциал. Не доверяет, предпочитая играть роль более слабой женщины.
— Головная боль — это удел смертных, Сер. Возможно, чем больше общаешься с ними, тем больше набираешься их привычек и недугов. Побочный эффект, так сказать.
Внимательный взгляд на него, и он замолкает, захлопнув рот и явно не решаясь ответить. Лишь на мгновение глаза вспыхнули ярко-красной яростью, и уже в следующую секунду он уставился на мониторы и не произнёс больше не слова в этот день. Как впрочем, и всю следующую неделю. И нет, я не думаю, что задел его тонкую душевную организацию. Собственно говоря, конкретно его можно было назвать как угодно, но только не ранимым или сентиментальным. Скорее, Зорич пытался узнать, откуда я узнал о его маленькой тайне с тёмными волосами и большими глазами. Тайне, которую он тщательно скрывал ото всех, и я подозреваю, даже от Главы.
Я прокручивал в голове раз за разом один и тот же короткий фильм. Он состоял из нескольких кадров, и каждый следующий был страшнее и омерзительнее предыдущего, а я словно загипнотизированный играл с собственным сознанием, запуская его по-новой, чтобы снова застыть над просмотром.
Фильм, который подглядел в голове Ами. По совету Морта. Фильм, который увидел он. По истечении нескольких дней, когда она была в моих руках, именно Глава первым обратил на них внимание. На ужас и ненависть маленькой рыжеволосой девочки, родившейся вследствие изнасилования её матери. Я не запомнил её лица…точнее, мне её лицо не говорило ни о чём, потому что я знал о её кончине из тех же воспоминаний Шай…но вот её отец. Точнее, тварь, породившая её, и его лицо врезались в память, как врезаются смертельные враги. Я впервые позволил себе впустить чьи-то эмоции. Впервые позволил себе вдыхать их полной грудью и чувствовать, как молниеносно поражает аналогичный её яду яд ненависти и мои лёгкие. Распространяется по ним, испепеляя плоть, превращая в жалкий серый пепел и оставляя после себя только намерение однажды кинуть эту рыжую голову ей под ноги. Кинуть и смотреть, как она пинает его маленькой ступнёй. И ведь я искренне хотел сделать это. Найти этого садиста и подарить ей на память любую его часть тела, которую бы она ни попросила. Я мог заставить его орать вечность в подвале замке, чтобы она могла в любую минуту спуститься туда и наслаждаться его бесконечной агонией…но чутьё подсказывало: будь это мерзавец до сих пор живым, Ами, скорее, вонзит мне в ответ хрусталь в грудь, чем оценит подобный подарок. Эта чокнутая дура так же желала убить своего уже мёртвого отца, как хотел я своего живого.
Я осматривала гостей, отыскивая нужный мне объект и стараясь, взять под контроль все свои эмоции и не смотреться в зеркало, чтобы не впасть в состояние едкого бешенства, когда не остается ни одного желания, кроме адской потребности разбить стекло, отражающее длинные ярко-рыжие космы, завитые в тугие локоны.
Он сделал это мне назло. Проклятый Каратель, так тонко улавливающий каждую эмоцию, заставил меня стать ядовито рыжей. По его мнению, этот цвет больше всего подходил для соблазнения и бросался в глаза. Но я была уверена, что он это сделал потому что я, увидев этот цвет, стиснула руки в кулаки и с трудом сдержалась, чтобы не ударить ими по своему отражению.