На острие безумия. Шторм. Книга 1

Орлова Вероника

— Я уже не могу, — и краска заливает щеки. Зажатая его руками, впечатанная в голое тело, ощущая бедром, колыхающийся напряжённый член, — я хочу…

— Чего ты хочешь? — шепчет прямо в ухо, щекочет мочку горячим дыханием. Обхватывает за ягодицы и двигает моим телом вверх и вниз, — Кончить?

— Дааааа, — ища его губы, впиваясь ногтями в его голую грудь. Просунул руку вниз, надавил на клитор.

— Кончай, Амиии, кончай, маленькая.

И я непроизвольно трусь о его пальцы, быстрее и быстрее, чувствуя, как он вторит моим движениям и надавливает все сильнее, перекатывая каменный от напряжения узелок, пока сильно не сжимает его двумя пальцами, и я не захлебываюсь оглушительным криком, который с рычанием выгрызают из меня его губы, набросившиеся на мой, рот едва я гортанно закричала его имя.

* * *

Рычит

так громко, что у меня закладывает уши дрожит все тело от этого голодного рыка ярости и похоти, когда доведен до грани. Все еще сжимает чувствительный клитор, заставляя распахнуть широко глаза от адской чувствительности до острой боли и сократиться, как от ударов током несколько раз, чувствуя, как развернул спиной к себе, опрокидывая на пол, на живот, и вбился внутрь членом до самого основания, и я сжимаю его в судорогах агонии.

А затем пепелище, земля, выжженная дотла, вспыхнула. Адским, неконтролируемым пламенем из безумной радости наконец ощутить его в себе. По-настоящему. Внутри. Соединиться с ним, вплестись в одной целое там, где всё изнывало по нему. По его члену, твёрдому, заполнившему всю меня, ворвавшемуся мощным ударом. И громкий крик. Оглушающий. Болезненный. Мой крик. Триумфа и облегчения со слезами на глазах. Чувствовать его своим, а себя — настолько его, что каждый толчок кажется его заявлением своих прав на мое тело. И даааа…оно принадлежит ему. Полностью и безвозвратно. И он знает это и использует в полной мере. Криком в унисон с моим. Глубокими беспощадными толчками, когда меня выгибает в его сильных, стискивающих бедра руках, назад.

Вышел из меня, развернул на спину и тут же вонзился снова, подхватив под колени.

Впилась ногтями в сильные плечи, закатывая глаза от наслаждения и тут же открывая их, чтобы смотреть в его перекошенное страстью и напряжением лицо с заострившимися чертами. Оскалился, демонстрируя острые клыки, а меня пронзает от осознания, насколько сильно, неудержимо я хочу ощутить их на себе. В себе. Взять всё, что он может дать. Всего его и всеми способами. Так же как берет меня он.

— Сээээм….

Подставляя грудь его жадным губам, хватая открытым ртом раскалённый…с ума сойти, какой раскаленный воздух.

И вскрикнув, когда острые клыки сомкнулись на напряжённых сосках. Удовольствие пронзает тело острым лезвием. Вспарывает быстрым движением вены, впрыскивая дозу его яда. Яда с его именем. От которого выкручивает в диком, почти животном наслаждении.

Его имя…мне кажется, я не просто произношу его, кричу, я его вдыхаю каждым глотком кислорода. Вдираясь собственными зубами в свои же губы, пока он вдирается в меня членом. В такт его толчкам. Быстрым. Голодным. Оголтелым.

Чувство пространства и времени…не просто не вернулось. Исчезло всё. Растворилось бесследно, оставляя только его для меня. Во мне и на мне. Слишком… Как же это слишком. Мне кажется, меня сейчас взорвет. Взорвет громко и безжалостно в этой агонии наслаждения. Пока он сам не заставляет вернуться в эту реальность, резко поменяв положение. Перевернув так, чтобы не позволить поднять голову. И это то самое, что заставляет извиваться в ещё большем ожидании…в еще большем голоде по его власти над собой. Когда женщина принимает мужчину полностью своим хозяином. И он хозяин моего тела каждой его части, каждой клетки, исступленно пульсирующей, воющей со мной с каждым следующим толчком, когда кажется, что совсем скоро…что еще чуть-чуть…иначе умру.

Когда терзает, когда мучает так бесстыже, беспощадно клитор, продолжая вбиваться в меня сокрушительными толчками, заставившими замереть, а после задергаться в конвульсиях лоно…всё тело, превратившееся в одну сплошную зону удовольствия. Криком. тихим, потому что голос давно сорван. Криком, глядя в его глаза, стремительно сжимать его член в себе, пытаясь разглядеть сквозь пелену слёз тот же огонь, что сейчас бесновался во мне.

Кричит мне в унисон…и этот хриплый вопль отдает внизу живота новым всплеском звериной похоти. Тянет на себя за волосы, выгибая еще сильнее, и перед глазами плывут разноцветные точки. Сэм двигается быстрее и сильнее, а я падаю-падаю в темноту ослепительно яркую темноту и чувствую, как он сильно сжимает мои бедра, и внутри изливается горячее семя, наполняя меня изнутри. И теперь я ловлю его губы, забирая хриплый рык и чувствуя, как содрогается в конвульсиях наслаждения его тело.

А потом минуты полнейшей тишины. Нирвана растекается по венам и запах нашего пота, выделений и яростного секса кажется самым вкусным ароматом из всех,

что я когда-либо чувствовала. Губы нейтрала касаются моего виска, скулы, зарывается лицом в мои волосы, а я вдруг распахнула глаза и неожиданно для себя тихо сказала:

— Я вспомнила, как оно называется…Смертные называют это любовью.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. НИК.ЛИЗАРД

Глава сосредоточенно разглядывал сенсорный экран с картой, пестревшей маленькими яркими огнями. Они были разного цвета: некоторые мигали светло-зелёным, некоторые — красным, некоторые отметки напоминали, скорее, серые точки. Это так называемые мёртвые зоны — земли, которые сейчас не принадлежали никому и одновременно принадлежали всем. В период войны, очертания карты и количество и цвет огоньков то и дело менялись. Морт поднял ладонь и провёл двумя пальцами по экрану, увеличивая одну из тех самых тёмных точек. Ещё и ещё, пока изображение не стало более чётким и не стало приобретать очертания местности, окружённой со всех сторон длинной и высокой стеной. С внутренней стороны за этой стеной располагался довольно густой хвойный лес.

Запищал один из датчиков на стене, и Глава повернулся к посетителям. Его сын и хамелеон. Он сам вызвал их для того, чтобы ознакомить с новым заданием. С самым важным, на его взгляд, и, несомненно, опасным. По большому счёту он бы с большим удовольствием сам отправился на это дело или отдал его более опытному нейтралу, чем рисковал бы Сэмом. Проблема была в том, что парень отказался напрочь от передачи операции другому карателю. Несмотря на угрозы отца вышвырнуть его вообще на хрен из Нейтралитета. Знал, что тот не поступит так с ним, потому что подобное означало вынести смертный приговор. Мокану, конечно, многое поменял в Уставе Нейтралитета, но одно осталось неизменным — либо ты нейтрал, либо ты труп. И он с неохотой, но признавал свою слабость — всё же, каким бы он подонком ни был, а своих детей предпочитал видеть живыми и здоровыми. Морт перехватил озорной взгляд девчонки, направленный на Сэма, и мысленно усмехнулся. Да, по возможности, чтобы они ещё были и счастливы. Ну или хотя бы улыбались, как всё чаще в последнее время улыбался его сын. Глава много думал об этом. О том, что последние недели парень заметно изменился. Нет, он по-прежнему оставался всё тем же грозным командиром отряда разведчиков и всё так же наводил ужас на заключённых, попадавших на допрос к нему. Но всё чаще Ник замечал, как сын смеётся, как смотрит вокруг себя другим взгляд. Изменившимся. В нём исчезла прежняя угрюмость. Ник на самом деле не сразу это понял. Потому что уж на него-то этот наглец продолжал взирать со своим знаменитым вселенским презрением…о, этот взгляд, после которого Мокану каждый раз искал глазами зеркала, чтобы проверить, не выросло ли у него на лбу нечто настолько омерзительное, что собственный сын едва сдерживал тошноту. Потом, конечно, он привык, что тем самым омерзительным для Самуила был он сам…но всё же желание схватить свой ремень с толстой металлической бляхой не оставляло его и сейчас. В общем, во всём, что не касалось Главы, Шторм изменился. Возможно, он сам не замечал этого…зато замечали и отказывались верить своему счастью другие. Его семья. Их общая семья, как бы придурок малолетний ни отрицал это.

Ник вспомнил, как услышал восторженный призыв жены в своей голове. Дьявол, в последние годы он так редко ощущал именно восторг от неё, что даже не поверил собственным мыслям.

— Ник, любимый, приезжай домой. Сэми к нам приехал. Нииик, — он даже представил, как она широко улыбнулась, — наш Сэми, наш, понимаешь?

— Да, маленькая. Понимаю.

Она имела в виду, что вернулся тот мальчик, который любил их всех. Тот мальчик, чей громкий смех и желание обнять весь этот мир заряжали их особняк светом и теплом даже в самые лютые морозы. Именно он вытаскивал их из дома, чтобы лепить с родителями и братом и сестрой снеговиков, а после до посинения играть в снежки.

— Он один?

Не знает, почему спросил. Ещё не дождавшись ответа знал, что, конечно, один.

— А с кем он должен был приехать?

Изумление в её голосе лучше любого ответа. Правильно, ни с кем. Умница, сын. Всё же трахать девку, пусть даже она одна из самых красивых женщин, что когда-либо видел сам Николас…а уж он за свои пять с лишним сотен лет повидал их предостаточно, чтобы судить… Тем не менее, тащить Медузу в свой дом, только потому что она удачно раздвигает перед ним ноги, верх глупости, на которую его сын точно неспособен. Уважение к своему дому должно оставаться в приоритете.