На острие главного удара
Шрифт:
Глава четвертая. На новые рубежи
Вечером 12 октября с группой командиров и политработников я сидел в избе, которую занял наш штаб, и слушал радио. Передавали последнюю сводку Совинформбюро. Упорные бои шли уже на подступах к столице. Диктор сообщал о собрании партийного актива Москвы, на котором обсуждались меры по обороне города.
И вдруг хорошо знакомый торжественный голос Левитана:
– Указ Президиума Верховного Совета СССР "О награждении орденами и медалями СССР начальствующего и рядового состава танковых войск Красной Армии".
Мы
Специальным указом старшему сержанту Ивану Тимофеевичу Любушкину присваивалось звание Героя Советского Союза. Кинулись поздравлять награжденных. Разыскали Любушкина. Ему жали руку, а он краснел и растерянно повторял одно и то же:
– А почему мне одному... Все воевали.
Отличный командир танка, Любушкин был еще и прекрасным стрелком из танковой пушки. Его всегда приглашали, чтобы продемонстрировать точность стрельбы. 6 октября в бою под селом Первый Воин он лично уничтожил девять танков и до роты пехоты противника.
Застенчивый от природы, Любушкин очень любил плясать. И надо сказать, что делал это умело и красиво. Тут, как и в стрельбе, ему не было равных.
Но торжества торжествами, а нужно было готовить бригаду к новым боям. Обстановка под Москвой ухудшалась с каждым днем, и мы знали, что отдых наш будет непродолжительным. Так оно и оказалось.
16 октября меня вызвали в штаб 50-й армии и предупредили, что я буду разговаривать с Верховным Главнокомандующим. До этого мне еще ни разу не приходилось говорить со Сталиным, и, признаться, прижав трубку ВЧ к уху и прислушиваясь к ровному гудению аппарата, я волновался.
– Здравствуйте, товарищ Катуков, - раздался в трубке хорошо знакомый голос с характерным кавказским акцентом.
Осведомившись о боеспособности бригады, Сталин сказал:
– Вам надлежит немедленно погрузиться в эшелоны, чтобы как можно быстрее прибыть в район Кубинки. Будете защищать Москву со стороны Минского шоссе
Я доложил, что перебрасывать бригаду поездами в сложившихся условиях нецелесообразно. Грузиться с подсветкой нельзя: в воздухе непрерывно висят фашистские бомбардировщики. Чуть мелькнет огонек - тут же налетают. А при погрузке в темноте танки могут свалиться с платформы.
– Прошу вашего разрешения идти к Москве своим ходом.
– А как же с моторесурсами? Ведь надо будет пройти триста шестьдесят километров...
– Это не много, - ответил я.
– Для ведения боевых действий моторесурсов хватит с избытком.
– Ну, раз вы ручаетесь, двигайтесь своим ходом. Собрались в дорогу. В Кубинку перебрасывалась только сама бригада. Части усиления остались под Мценском. Тепло простились мы с командирами пограничного полка И. И. Пияшева. На память о совместных боевых действиях они подарили мне маузер в деревянной кобуре. Сейчас он хранится в Музее Советской Армии.
Триста шестьдесят километров
Он зашел на мой КП, что был развернут тогда у разъезда Татарка, и, передав приказ командованию фронта выйти в район Чисмены, расстелил на столе карту.
– На Чисмену бригада пойдет вот по этой дороге.
– Его карандаш прочертил жирную линию.
– Здесь не пройдут не только грузовики, но и тридцатьчетверки, - возразил я.
Дело в том, что обычно по прибытии на новое место мы в первую очередь изучали состояние дорог и мостов, чтобы в случае приказа выступить в новый район, точно зная маршруты следования. Так было и на этот раз. Вот почему с полным знанием реальной обстановки я возразил генералу, что двигаться напрямую из Кубинки в район Чисмены нельзя и что выход один - отправлять машины через Москву, по шоссейным дорогам.
Но генерал стоял на своем. Ошибочное решение может принять каждый. Никто не застрахован от промаха. Но самое неприятное всегда, и особенно на войне, когда начальник упорствует в своей ошибке, упорствует во имя чести мундира, "авторитета", уязвленного самолюбия. Как дорого иногда это обходится!
– Кончайте разговоры! Выполняйте приказ!
– закончил нашу беседу генерал.
Правда, вопреки указаниям генерала транспортные колесные машины я все-таки на свой страх и риск отправил кружным путем, через Москву. И они прибыли в Чисмену намного раньше танковой колонны. Танки и штабные машины с трудом пробирались по разбитым проселочным дорогам. Даже тридцатьчетверки садились днищем на междуколейные бугры.
Это был тяжелейший марш. Танки, густо коптя, надсадно ревели, выбираясь из глубоких колдобин. Экипажи прилагали нечеловеческие усилия, чтобы вытащить застрявшие боевые машины из грязи. Только вытащат одну - увязнет другая. Штабные автомобили шли на буксире у танков: иначе бы им не пробиться.
Днем генерал еще находился с колонной, а в полночь куда-то исчез.
С трудом добрались до Истры. Но тут снова задержка. Кончилось горючее. Кое-как раздобыли дизельного топлива для тяжелых танков, авиационного бензина для легких. И снова осенние, непролазные дороги. Не удивительно, что при таких темпах движения мы опоздали в район сосредоточения.
И вдруг из штаба фронта приходит телефонограмма: за невыполнение боевого приказа командира бригады полковника Катукова предать суду военного трибунала. Тотчас приехал военный прокурор, и дело завертелось. Правда, присутствовавшие при нашем споре с генералом подтвердили, что маршрут движения был навязан сверху, волевым путем. Но тем не менее дело принимало неприятный оборот.
– Да как они могут!
– возмущался мой начальник политотдела майор И. Г. Деревянкин.
– Разве это случилось по нашей вине? Это их представитель впутал нас в эту историю. Нет, я этого так не оставлю!