На острие меча
Шрифт:
— Полсотни битв! Не проиграв ни одной! Выжившая из ума нищенка!
— Не обращай внимания на слова этого француза, полковник.
56
Ольгица замолчала, Сирко тоже не проронил ни звука. Весь трактир погрузился в напряженное безмолвие.
Сама собой вскрикнула и мгновенно заглохла струна на скрипке одного из музыкантов.
Прогремел гром, словно сто осадных ядер разом взорвалось под сводами строения.
Все посмотрели на окна. Молнии не последовало. Мало того, небо за окнами по-прежнему
— Жаль, ясновидящая, что для того, чтобы убедиться в правдивости твоего предсказания, понадобится вся жизнь, — проговорил Сирко. — А то бы я охотно поверил ему. Охотно и признательно.
— Потому ты никогда и не ходишь ни к прорицательницам, ни к гадалкам, что не способен поверить им.
— Истинно так. И сейчас не способен. Не хочу верить, чтобы люд наш мог забыть полководца, выигравшего столько битв. Пусть даже не обо мне это сказано.
Грома все не было и не было. А люди все крестились и крестились. Забыв о вине и яствах, крестились они на ясное летнее солнце.
— Я ведь объяснила: таков твой народ. Такова его судьба. А что касается того, что понадобится жизнь, дабы проверить мое предсказание… Зачем так долго ждать? Сейчас ты привел в Каменец лишь небольшой отряд…
— Об этом знает весь город.
— Но не весь город знает, что очень скоро ты поведешь в пять раз большее войско свое за три земли отсюда. И одержишь там неожиданную для всех победу в первом же сражении.
— За три земли, говоришь? За три так за три, — снисходительно кивнул Сирко, из чистой вежливости не решаясь возражать Ольгице, подвергая ее слова сомнению.
— Такую победу, — вдохновенно продолжала пророчица, — что после нее о тебе заговорят во всех землях. Все короли и рыцари будут знать имя твое — вот чего будет стоить победа в этом сражении.
Сирко вновь вежливо улыбнулся. Он по-прежнему чтил старость Ольгицы.
— «Если такое и произойдет, то предсказать это невозможно», — подумал ты сейчас, — не унималась старуха. — Ведь подумал же?
— Истинно так, — взволнованно согласился Сирко. — Ты слово в слово повторила то, что я только что намыслил себе.
— Зачем? — с нескрываемой иронией спросила Ольгица. — Бога этим откровением не удивишь. Скорее рассмешишь, как только что меня.
— И все же, предсказывая мне поход с большим войском за три земли, на всякий случай перекрестись. На этой земле, в Украине, в Польше, есть полководцы во стократ достойнее такого похода.
— Правду говоришь: есть другие, пока что более прославленные. Но каждому суждено только то, что ему суждено. С другими я говорила бы о другом.
— Когда же, по-твоему, это произойдет? — тихо, несмело поинтересовался Сирко, чувствуя, что его охватывает замешательство.
— Очень скоро. Первая дорога за эти земли ждет тебя уже через месяц. Так что собирайся, собирайся.
— Через месяц? — рассмеялся теперь уже Сирко. — Это невозможно, мудрейшая
— Бог и не в такое верит. На то он и Бог.
— А кто, скажите Христа ради, даст мне такое войско? Уж не хотят ли там, на небесах, заставить сделать это Владислава IV?
— Ты соберешь его сам. Ну, будет еще один полковник.
— За месяц? Собрать войско? Я скорее волен поверить в первое твое предсказание, о полусотне битв, чем во второе.
Ольгица тяжело вздохнула и раздосадованно, по-старчески, покряхтела. Беседа утомила ее тем, что их разговор с полковником напоминал притчу о разговоре глухого с немым.
— Самое страшное наказание для предсказательниц вовсе не в том, что рано или поздно их возводят на костер, виселицу или просто забивают камнями осатаневшие миряне, — проговорила она, — а в том, что никто, кроме их самих, ни в одно серьезное предсказание не верит. Никто не верит, хотя все этих предсказаний боятся.
— Вот тебе злотый, старуха, — бросил на стол монету Сирко. — Выпей за мое и всех нас здоровье. И спасибо на добром слове. Но мой тебе совет: никогда не берись предсказывать судьбу воина. Невозможно это, ибо судьба его вычерчивается не перьями, зеркальцем и линиями руки, а саблями и ружьями.
— Да не дано ей понять этого! — насмешливо проговорил квартирмейстер, которого так и подмывало вмешаться в разговор, прервав предсказания ненавистной ему старухи.
— Ошибаешься, полководец, — с грустью проговорила провидица, обращаясь к Сирко. Де Рошаля для нее теперь уже словно бы не существовало. — Судьба вычерчивается, как ты говоришь, высшими законами бытия. Саблями и ружьями она всего лишь подтверждается. И возьми назад свой золотой. Возьми, возьми, я не оскорблю тебя тем, что не приму его.
— Как знаешь, ты сама решилась на это гадание.
— Выпьешь за него, как только поймешь, что сбылось второе мое предсказание. Ведь это произойдет скоро. Все, полковник. Устала я. Больше ни слова. По крайней мере, ни слова из того, что вы называете пророчествами.
Сирко еще несколько мгновений смотрел на Ольгицу. Он стоял в нерешительности, не зная, что говорить, как поступить.
Единственное разумное, что ему оставалось, так это положиться на предсказание и судьбу. Оспаривать то и другое не имело никакого смысла.
Он еще раз поблагодарил Ольгицу, поклонился ей и взял со стола свой золотой. Затем посмотрел на окно, ожидая удара молнии. Прислушался к тишине, царящей над сводами. Взглянул на замерших со скрипками в руках оркестрантов. Им так же не хотелось сейчас что-либо играть, как ему во что-либо верить.
— Да, пани Ольгица, — вдруг спохватился полковник. — Что же ты пророчествовала, пророчествовала…
— А где, когда и какая смерть поджидает тебя — не сказала, — грустно улыбнулась провидица. Сирко впервые заметил на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.