На островах имени Джорджа Вашингтона

Свирский Григорий Цезаревич

"Ни и ну!.. Снова попал в чужеродные... "

Профессор Том Бурда, задержавшийся у дверей, похлопал меня покровительственно по спине: мол, все о'кей! Сказал с офицерской лаконичностью:

– - Освобожусь через двадцать три минуты. Подпишем контракт.
– Усмехнулся: -- Вот теперь я точно знаю, за что ваша родная партия выгнала вас. За язык. Впечатляюще!

Профессор Бугаево-Ширинская ждала меня в коридоре.

– - Итак, почему спорен ваш Гоголь? Концептуально!.. Мы всю жизнь повторяли упоенно: "Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?
– - продекламировала она, закрыв глаза...
– - Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ... и, косясь, постараниваются и дают ей дорогу другие

народы и государства".
– - Она открыла крупные, как сливы, чуть подведенные глаза, в которых еще не угас восторг, вызванный гоголевскими строками. Этот восторг примирял меня с ней заранее.
– - Итак, Русь птица-тройка, а кого она мчит по нашей земле?
– - настороженно спросили вы. Согласна, Чичикова, хотя на этом мы внимание никогда не концентрировали. Смысл жизни Чичикова и всех государственных чичиковых по сей день? Выдавать мертвое за живое!.. Слушайте, сделайте об этом доклад. Ух, я вас разделаю под орех. С наслаждением... Договорились?.. Не будете усмехаться сардонически, мол, умный поймет... По сути, вы оставили свою еретическую мысль в подтексте, тут вы, советские, наловчились, но она прозвучала с предельной ясностью. Даже Том вас понял. Все очень-очень субъективно... Поспорим об этом позднее, хорошо?
– - Она двинулась по коридору, говоря ожидавшей ее костлявой женщине с черными подпалинами у глаз, пожалуй, излишне громко: -- Какая страсть! Какой богатый и прозрачный язык!

– - Подпишите здесь!
– - сказал Том Бурда, стоявший под батальной картиной какого-то мариниста с дарственным росчерком внизу: "Капитану американского корвета Тому Бурда".
– - Пожалуйста, четко и по-английски. Контракт на год, затем продлим. Несомненно.

Теперь была моя очередь усмехнуться. Он заметил усмешку.

– - Кому мешает дальтонизм в Америке? Увы, никому и никогда... Кстати, если великая княгиня не исцелила вас от дальтонизма, вечером исцелитесь. Как рукой снимет. Прибыли наши волхвы. Большинство розовые. Более того, самые розовые в оранжереях Джорджа Вашингтона. Проснетесь здоровым и воинственным... Словом, на отель даю два часа. В четырнадцать ноль-ноль заеду за вами.

Так я попал с корабля на бал -- годовую конференцию волхвов. К конференции отпечатана брошюра на блестящей глянцевой бумаге. Заседают всю неделю. Докладов чертова дюжина.

Волхвами оказались советологи, историки, русисты и прочие специалисты, занимающиеся Россией и русской культурой. В честь такого события прилетели отовсюду.

Только из Москвы никого: до горбачевского лобызания с Западом время еще не доскакало.

Несколько волхвов восседали в голове, за зеленым столом. У круглолицего, с обвислыми черчиллевскими щеками толстяка в черной бархатной кипе висел на багровой шее... золотой крест. Я спросил шепотом Марию Ивановну, возможно ли такое сочетание -- кипа религиозного еврея и крест?

Мария Ивановна усмехнулась, окликнула шепотком сидевшую впереди нас женщину с гордым, медного отлива иудейским профилем и темными подпалинами вокруг глаз.

– - Рози, это по вашей части. Ваше просвещенное мнение.
– - И она повторила мой вопрос.

Рози встряхнула своей торчащей над затылком косичкой, ответствовала, почти не оборачиваясь, быстро, с предельной язвительностью:

– - Если верить молве, на его цепочке с одной стороны патриарший крест, с другой магендовид с автомобильное колесо, которые он демонстрирует... по мере того, где в тот день председательствует.

– - Григорий, познакомтесь с коллегой, -- заторопилась Мария Ивановна.
– - Доктор Рози Гард, семитолог. А это Григорий Свирский.

– - Мы с вами встречались, доктор Рози, -- сказал я, растягивая губы в улыбке...
– - Где? В Москве.

– - Я никогда не была в Москве, -- ответила Рози настороженно.

– - Как? Кто же мог там сказать мне: "Быть тебе лампой, висеть и гореть!"

– -

Так это и в русском оргинале?
– - Малиновые губы доктора Рози вздрогнули: похоже, она все понимала с лету.

– - В русском оригинале: "Покажем тебе кузькину мать... "

Доктор Рози отвернулась, вскинув горделиво голову.

Том прикрыл рот ладонью, скрывая улыбку: наша полемика явно доставляла ему удовольствие. Он наклонился ко мне и принялся рассказывать о тех, кто сидел на сцене. В его приглушенном голосе звучало почтение, а то и восхищение.

Пожалуй, оно не было чрезмерным: за столом располагались столпы американской славистики. Юркий тонкошеий блондин, шептавшийся с обоими своими соседями, был издателем и автором предисловий к собраниям сочинений Осипа Мандельштама и Анны Ахматовой. Не кто иной, именно он сохранял для России ее гениев, распятых на родной земле. Другой, подслеповатый, с палочкой и собственной секретаршей-хлопотуньей, только что опубликовал свою книгу о русской литературе, замечательную и на редкость беспристрастную, по убеждению Тома.

– - Из типовых деталей книжица, -- добавила Мария Ивановна с вызовом.
– Замечательнейших!

Я невольно повернулся к ней. Губы ее были поджаты в иронической усмешке. Думаю, это относилось, скорее, не к книге, а к Тому, взгляды которого она не разделяла, что бы он ни сказал. Конфликты типа "Стрижено!" -- "Нет,брито!" на славянских факультетах столь обычны, что я воспринял их противоборство как нечто естественное... Спросил у нее, кто этот только что влетевший кудрявый старик, к которому на сцене потянулись для рукопожатия все сразу.

Мария Ивановна побагровела и не ответила. Начала говорить о других. О подслеповатом -- плодовит, как и в литературе: шестеро детей, о юрком блондине узнал, что он без ума от своих девочек. Похоже, у нее был и свой, женский, взгляд на людей и события.

Снова упомянул кудрявого старика. Она отрезала:

– - Голубой!

– - Голубой?

– - Гомик! Вы не слыхали, что такое гомик?.. Ах, слыхали!

Я пожал плечами, мол, это его личное дело.

– - Когда вор и взяточник сообщает в своих работах, что все на земле воры и взяточники, это его личное дело?.. Когда гомик печатает работу о гомосексуализме в древней руской литературе, а затем тащит Николая Васильевича Гоголя в гомики?!..
– - Ее передернуло от негодования.

Но тут толстяк с "крестом-магендовидом" на цепочке позвякал карандашом по стакану. На кафедру поднялся средних лет хиппи, и хиппи странный. На голове хаос нечесаных волос до плеч, а плечи широченные, квадратные, и лицо длинное, лошадиное, без тени интеллекта -- плечи и лицо профессионала американского футбола, который рванулся с мячом вперед и снесет любого, кто встанет на пути. С таким хиппи не захочешь и спорить... В России о таких говорят: "Здоров бугай!"

Свой доклад он читал. Негромко, безо всякого выражения.

Вначале я улавливал смысл, а затем что-то заколодило. То ли английский хиппи-политолога оказался для меня слишком сложен, то ли я по рассеянности что-то пропустил. Не мог же ученый хиппи утверждать, что 1937 год был в Советском Союзе вершиной, пиком расцвета советской демократии. Так и сказал, хипастый: top, peak of a democracy... Может быть, доктор-хиппи сатирик-юморист. Американский Володя Войнович... Уж слишком черный юмор... Не псих же он!

В перерыве отыскал Бугаеву-Ширинскую. Она разговаривала сразу с тремя женщинами, досаждавшими ей вопросами. Представила меня им, а затем и толстяку из президиума, который на бегу поцеловал ей руку, а затем, вернувшись с двумя "дринками" и вручив ей один из них, стал предаваться воспоминаниям о своей службе под началом покойного мужа Бугаево-Ширинской." Это были самые светлые годы моей жизни!" -- воскликнул он и тут же переключился на кого-то другого.