На острове нелетная погода
Шрифт:
Я слушал ее, и в груди моей рождалось какое-то непонятное, необъяснимое чувство. Мне почему-то становилось жаль Дусю, хотя жалеть ее, собственно, причин не было. Геннадий — заботливый муж, хороший семьянин, и Дусю он любил. Я знал, как произошло их знакомство и женитьба. Геннадий во время последнего отпуска гостил в соседнем селе у старшего брата, тот и познакомил их. Восемнадцатилетняя черноглазая девчушка с первого взгляда покорила Геннадия. Незадолго до отъезда в часть он сделал ей предложение. Дуся, как рассказывал потом Геннадий, ничего конкретно ему не ответила, сказала: «Как батя».
Батя — властолюбивый, суровый
— Дуська — дивчина гарна. Шестеро их у меня, а она самая послушная и работящая. Да и ты, слыхал, хлопец добрый. Хай буде так, як вы порешили.
Что Дуся работящая, мы заметили уже давно: руки у нее широкие и сильные, как у мужчины, с загрубевшей от постоянного труда кожей. Она, как и Геннадий, с ранних лет познала почем фунт лиха. Но если Геннадия это сделало сильным и волевым, то ее — послушной, покладистой и безвольной. Целыми днями она сидит дома, пока муж на службе (знакомств водить он ей не разрешает, боясь дурного влияния некоторых легкомысленных особ), а вечером он посылает ее вместо прогулки по магазинам, а сам садится за учебники и газеты. И Дуся не только не возмущается своим заточением, она даже оправдывает Геннадия, хотя по тону ее и вот по этой сумке, нагруженной покупками, сделанными не из-за необходимости, а только из-за того, чтобы что-то делать, растянуть время пребывания на воле, видно, что счастье ее призрачное.
О чем могут говорить эти разные люди, думал я, какая общая тема может их интересовать? Геннадий — серьезный и рассудительный, с крестьянской хваткой и практичностью, Дуся — бесхитростная говорунья, доверчивая и наивная, как ребенок. Геннадий любит одиночество, Дуся же — наоборот, не может без людей. А Геннадий не хочет с этим считаться.
Мои размышления прервал Дусин вопрос:
— Ваши начальники не собираются еще раз свозить нас в театр?
— А зачем ждать начальников? — остановился у подъезда Юрка. — Сами собрались да поехали.
— Гену разве вытащишь!..
— А вы без него. Вот со мной, например. А он пусть занимается, ему полезно. Согласны?
— Правда? — вполне серьезно спросила Дуся. — А когда?
— Давайте в субботу.
— Только надо с Геной поговорить.
— Это я беру на себя, — уверенно сказал Юрка и, не спрашивая разрешения, открыл дверь Дусиной квартиры.
Геннадий сидел над конспектом, обложившись журналами и газетами. На секунду поднял на нас глаза.
— А, это вы! — И снова принялся писать.
— О знанье, знанье! Тяжкая обуза, когда во вред ты знающим дано! — процитировал Юрка и поставил перед Геннадием, прямо на конспект, Дусину сумку. — Заруби себе на носу: над Дусей я беру шефство и не позволю больше ее эксплуатировать и держать, как турецкому султану, взаперти. В субботу мы едем с нею в театр, а ты будешь конспект дописывать.
— Ладно, ладно, — согласился Геннадий. — Тебе тоже за книгу треба систы, а не в шефы набиваться. Ось побачу твою учителку и скажу, шоб вона над тобой шефство взяла. А то, мабуть, забув, в каком роци и революция звершилась…
Геннадий говорил хотя и спокойно, но видно было, что он недоволен. А Юрка того и хотел. Теперь он будет донимать его еще пуще. Чтобы положить конец их препирательству, я напомнил об ужине.
На
Глава вторая
«МЕЧ» И «ЩИТ»
— Семнадцатому и двадцать первому — воздух! — раздалась команда в репродукторе.
Дятлов и я бросились к самолетам. Пока мы надевали парашюты, пристегивали кислородные маски, техники подготовили двигатели к запуску. Дятлов начал выруливать на исполнительный старт. Я пристроился ему в правый пеленг. От ураганного рева двигателей содрогнулся воздух, и наши истребители, как две пущенные стрелы, понеслись в небо. Из виду быстро исчезли серая бетонированная полоса, синие купола сопок… Под нами море бескрайнее бледно-голубое поле, сливающееся с горизонтом. Глазу не за что зацепиться, а нам надо ориентироваться, чтобы постоянно знать свое местонахождение. Но не зря Синицын гонял нас по штурманской подготовке на каждом занятии.
Я слежу за радиокомпасом, настроенным на нашу приводную радиостанцию, за скоростью и временем, мысленно произвожу расчеты.
— Двадцать вправо! — Голос в наушниках спокойный, деловитый. Это капитан Пилипенко, начальник командного пункта. Я узнаю его по голосу.
Мы доворачиваем на заданный курс. Навстречу нам бегут белые коготки перистые облака. Высота истребителей быстро нарастает, и облака остаются под нами.
— Разворот на девяносто! — командует Пилипенко.
Наши истребители словно спаренные. Я до метра выдерживаю интервал и дистанцию. Дятлов, как и Синицын, любит чистоту полета. Он хороший парень. Не кичится своим старшинством, справедлив и рассудителен. И не злопамятен, как мне говорили.
Несколько вечеров мы вместе занимались в гимнастическом зале. Дятлов отлично работает на брусьях и кольцах. Мы подружились…
— «Противник» впереди, дальность…
— Вижу, — ответил Дятлов.
Я тоже увидел серебристую точку. Мы увеличили скорость. Расстояние с каждой секундой сокращается. Теперь уже можно определить тип самолета. Это бомбардировщик.
«Противник» обнаружил погоню и перешел на снижение. Внизу облака. Если мы не успеем его атаковать или атакуем неудачно, он нырнет в них. А я еще не получил разрешения на полеты в облаках.
— Берем в клещи! — скомандовал Дятлов. — Отходи вправо.
Мы разомкнулись и с двух сторон устремились в атаку. Дятлов шел первым. Едва он приблизился на дистанцию открытия огня, как бомбардировщик круто отвернул влево. Я был наготове. «Противник» сам подставил себя под фотопулемет. Мне только того и надо. Как только он вошел в прицельное кольцо, я нажал на гашетку. Потом атаковал его Дятлов.
Мы снова сомкнулись и только стали разворачиваться на обратный курс, как Пилипенко дал новую вводную. Где-то недалеко появились новые самолеты «противника». Снова напряглись нервы, обострилось зрение. Вскоре впереди показались две белые ленточки, тянущиеся за самолетами и тут же тающие. Это идут истребители-бомбардировщики.