На перепутье: Воительница
Шрифт:
На его губах появляется улыбка, и я вдруг понимаю, что хочу разрыдаться не из-за того, что мне больно и тяжело, а от облегчения и благодарности. Шмыгаю носом, рвано выдыхаю и не сдерживаюсь. Соленые дорожки простираются вдоль щек, лицо щиплет, горит от смущения, и одновременно с этим дрожат в улыбке губы.
— Эй, — мужчина, не переставая улыбаться, неожиданно притягивает меня к себе, и я резко затихаю. Вместе со мной замирает на миг сердце, а затем срывается — начинает стучать так яростно, что я боюсь, что Джон непременно его услышит. — Я уж думал, ты плакать не умеешь, — усмехается
Кажется, это может продолжаться вечность. Мне этого и хочется… Чтобы он не отпускал, не забирал тепла, которого я еще никогда не ощущала. Но, похоже, он знает не только, когда нужно помочь, но и когда нужно остановиться.
— Пойдем, Наари. Мэй будет рада, если ты присоединишься к нам и тоже посмотришь на лошадей. Да и я, по правде говоря, тоже…
Глава 14. Подступая к истине
Джон
Всю дорогу до конюшни я думал, почему же решился рассказать о наболевшем едва знакомому человеку. Помнится, Наари говорила, что проще раскрыться перед незнакомцем — он выслушает и забудет, поскольку ваши пути разойдутся. Но все дело в том, что я сам свернул со своей дороги и ступил на ее, которая неизвестно куда меня приведет.
Я даже и не догадывался, что она все это время рвалась к фонтану, а не искала определенный дом. А был ли он там вообще?.. Кажется, все намного сложнее, чем я думаю. Но что я знаю наверняка, это то, что девушка потеряла не только дом, но и саму себя. Мне доводилось сталкиваться с таким раньше. Вернее, именно я с таким и сталкивался… Когда погибла мать, когда отец решил забрать Валери в Корею, а меня пустить в свободное плавание, поскольку возраст позволял жить самостоятельно. Кажется, тогда я и сломался. Спустя долгое время у меня получилось, если и не починиться, то хотя бы прийти в себя. Раны саднят до сих пор, и все же я не врал, сказав, что воспоминания не приносят боли.
Не потому ли я утешил ее? Чтобы осознать, что скорбь стала светлой печалью?..
Наверное, это не единственная причина. Мне просто ее жаль. Я не знаю, с чем ей пришлось столкнуться, но рядом с ней я чувствую слабость, опутывающую меня всякий раз, когда мне доводится пересекаться с беспомощными, потерянными людьми, жалость к которым делает слабым и меня.
Чувство дискомфорта и сейчас преследует меня, ведь в отличие от туристов, гуляющих по конюшне, как и от Валери и Мэй, которые с восторгом кормят одну из лошадей яблоком, сама Наари проявляет ко всему холодное безразличие. Конюшня большая, лошадей в стойлах много, но амазонка осматривает их таким равнодушным взглядом, будто каждый день сталкивается с ними. Может, это лишь последствия разбитого состояния, но даже мне интересно наблюдать за этими величественными созданиями.
— Дядя, посмотрим на лошадок в манеже? — не замечаю, как Мэй оказывается рядом и, состроив невинные глазки, хватается за рукав пальто. Что ж, кого я обманываю? Смотрел-то я точно не на лошадей... — Мама кататься не разрешает… — шепчет мелкая, косо поглядывая на Валери, разговаривающую с какой-то женщиной — судя по униформе, работницей конюшни. —
— Хорошо. Если мама не будет против, — говорю чуть громче, привлекая внимание сестры.
Она отвлекается от разговора и кивает.
— Идите, я сейчас подойду. Хочу узнать про прогулку на следующие выходные. Сегодня уже все занято.
Вместе с Мэй и Наари мы выходим на улицу через амбарные двери. Народу снаружи гораздо больше, в основном дети и сопровождающие их учителя. На парковке стоит школьный автобус — похоже, детей привезли на экскурсию. Помимо главного здания — самого большого в конном клубе — слева находится еще две небольшие конюшни. Впереди виднеется лес, пестрящий красками глубокой осени, словно изображенный маслом на холсте. А сбоку от главной конюшни располагается один из манежей, куда мы, собственно, и направляемся.
Он небольшой, окруженный белым забором из горизонтально расположенных досок. Но внутри гуляет немало лошадей — все без уздечек, разных мастей. Только завидев их, Мэй, радостно хихикая, срывается с места и подбегает к забору.
— Мартышка, близко не подходи, — говорю, заметив, как некоторые из животных обратили внимание на мелкую и направились в ее сторону.
— Ла-а-адно…
Мэй чуть отходит от забора, но продолжает наблюдать за лошадьми глазами полными восторга.
— Почему их держат здесь? — вдруг спрашивает Наари.
Я настолько был не готов к тому, что она заговорит со мной, что после ее вопроса в груди аж сердце подпрыгнуло. А сейчас бьется как в приступе паники...
— Ну-у... Здесь всех желающих учат держаться в седле. А по выходным владельцы конюшни устраивают экскурсии...
— Нет, — перебивает она меня. — Я не об этом. Почему лошадей держат взаперти?
— Так ведь иначе опасно. Они довольно пугливые... Испугаются, еще случайно кому-нибудь навредят. — Немного подумав, решаюсь спросить: — А у вас разве по-другому?
— По-другому, — Наари вздыхает, опускает глаза. — Мустанги пасутся рядом с поселением. Дети их не боятся, а те в свою очередь привыкли к этим непоседливым сорванцам. Они никогда не навредят ни взрослым, ни детям. Мы доверяем им, а они нам. Поэтому не подчиняем их своей воле, не запираем, лишая свободы.
Интересно — это просто фантазии, в которых она увязла, или реальное место? Верится с трудом, что такое на самом деле существует. Но, боюсь, в скором времени, если я и дальше буду проводить с ней время, то поверю в любой бред — ведь она и сама кажется мне бредом больного одинокого полицейского, помешавшегося на работе. С такой нервной работенкой и не такое привидится.
— Дядя!
Испуганный крик Мэй врезается в меня, как пуля. Сердце замирает и все мышцы твердеют, когда я нахожу взглядом маленькую фигурку в белоснежной курточке, окруженную лошадьми в загоне. От ее крика некоторые из животных встают на дыбы, топот и возмущенное ржание разносится по всей округе.
Не успеваю подумать — несусь к загону, но меня грубо и резко отталкивают, не дав перепрыгнуть через забор.
??????????????????????????
— Наари!
С ума сойти! Ну что за женщина?!