На поле Куликовом

Шторм Георгий

Окрестности Куликова поля были овражисты, покрыты кустарниками, рощами, лесными зарослями. На самом высоком месте поля — Красном холме — стоял шатер хана, около него — шатры его военачальников; темников, мурз и воевод.

Ночью Дмитрий Иванович вместе с Боброком-Волынцем выехали на Куликово поле. В глубокой тишине слушали они, как гудит тысячами голосов татарский стан.

Тихо было в русском лагере.

Не многие спали в нем в эту ночь перед битвой, но и те, кто бодрствовал, молча ожидали наступления утра, когда решится судьба родной земли.

Татарский

же стан рокотал, как море. Орды было не менее трехсот тысяч. Казалось, что несметные толпы народу сошлись на торжище, где продают и меняют пленников, волов и коней.

Уже звери сбегались, чуя поживу. Где-то выли волки и клекотали хищные птицы. Тревожно кричали лебеди на Непрядве. Далеко было слышно, как скрипят телеги. Облако пара стояло над ордой…

БИТВА

Утро 8 сентября началось густым туманом. Мгла мешала видеть расположение враждебных ратей. Только трубы трубили с обеих сторон.

Часу в десятом туман начал редеть. Солнце осветило пять русских полков, выстроившихся перед битвой. Правым своим крылом они упирались в овраги и заросли речки Нижнего Дубяка, впадающей в Непрядву, а левым — в крутые берега Смолки. Почти вся пехота была выставлена в передовой («большой») полк.

Шестой — конный запасный — под начальством Владимира Андреевича и Боброка-Волынца был отправлен в засаду. Он стал за левым крылом в густой дубраве над речкой Смолкой. Князь Дмитрий выбрал это место очень удачно: отряд мог легко поддержать левое крыло, где было много новых необученных воинов; кроме того, он прикрывал обозы, а также мосты, наведенные через Дон.

Князья и воеводы сказали Дмитрию:

— Тебе следует стоять в стороне и смотреть на битву. Если же тебя лишимся, то станем как стадо без пастуха: придут волки и распугают нас.

Но князь ответил:

— Если я вам глава, то впереди вас хочу и битву начать. Умру или жив буду, но вместе с вами!

Потом он снял с себя золототканый плащ, надел его на своего приближенного, боярина Михаила Брянока, и приказал возить за ним свое черное великокняжеское знамя. Сам же покрылся простым плащом и пересел на другого коня.

Около одиннадцати часов утра русские войска двинулись на орду.

Ревели натянутые ветром стяги, и веяли, словно живые, знамена; в блеске доспехов полки колыхались, как тяжелые волны; земля стонала от множества воинов; гребни их шлемов рдели, как жар.

Рать быстро спустилась с холма в лощину, откуда вытекала речка Смолка, и стала «на поле чистом, на месте твердом». В татарском стане было время обеда. Враг не ожидал такой смелой атаки и поспешил выступить, побросав свои котлы.

Обе великие рати начали сходиться в лощине. Русские войска с их красными щитами и светлыми доспехами сверкали на солнце. Татарские же походили на грозовую тучу: это была сплошная масса серых кафтанов и черных щитов.

Передовой татарский полк также состоял из пехоты: это были главным образом генуэзцы. Он двигался густою колонной;

при этом воины задних рядов клали свои более длинные копья на плечи передним. Затем обе рати остановились: стена против стены.

Из полков выехали единоборцы: со стороны русских — инок Пересвет и от татарского войска — великан Челубей. Они ударили друг друга копьями, и оба упали с коней мертвыми.

Тогда Дмитрий сказал:

— Уже гости наши близко! Пришло время нам пить чаши!

И началась битва. Мамай следил за нею с Красного холма…

Русский народ в своих сказаниях об этой великой сече сохранил о ней память в торжественных словах:

«На поле Куликовом, между Доном и Мечею, сошлись сильные полки; кровавые ручьи вытекли из них; от блеска мечей и сабель затрепетали синие молнии, и треск множества копий раздался, как гром…

Полилась на кованые седла кровь, засверкали булатные сабли около голов богатырских, покатились золоченые шлемы на землю, и пали коням под копыта головы многих богатырей…»

Скоро воинам стало тесно. Ратники задыхались, а расступиться им было негде.

«Копья ломались, как солома, — говорит русская летопись, — пыль закрывала солнце, дождем падали стрелы».

Князь Дмитрий бился, как рядовой воин, и поразил н'aсмерть ханского племянника Тулун-бега. Ни на чьей стороне не было перевеса. Русские одолевали в одном месте, татары — в другом.

Но вот пешая рать вся полегла, «как сено, посеченная, как деревья, сломившись».

Татары стали напирать на главные силы русских — на полки московский, суздальский и владимирский. Они прорвались к большому черному знамени московского князя, которое возили за переодетым Михаилом Бряноком, подсекли древко знамени и убили самого Брянока. Но русские воеводы успели снова сомкнуть «большой» полк.

Дмитрий поставил свои войска так, что татары не могли охватить их ни с какой стороны. Им оставалось только прорвать русский строй и тогда уже напасть с тыла. Не добившись успеха в центре, они бросили запасную тяжелую конницу на левое крыло.

Оно стало подаваться назад, и над центром нависла угроза быть обойденным с фланга и тыла.

Все русское войско было бы тогда отрезано от Дона и прижато к Непрядве.

Татары знали, что левое крыло слабее, и направили туда свой главный удар.

Между тем засадный полк продолжал стоять в дубраве и не вступал в битву.

С бьющимися сердцами следили воины Владимира Андреевича и Боброка-Волынца, как рубились с врагом «за свою великую обиду» русские удальцы.

Затаив дыхание дожидались своего часа спрятанные в засаде люди. Некоторые из них, чтобы лучше видеть, взобрались на деревья.

Было слышно, как ветка хрустит под конским копытом и сухой лист, шурша, падает на седло.

Сквозь поредевшую листву жадно смотрели воины на Куликово поле. Низко опускали они головы, когда татары крючьями стаскивали их братьев; радостно вздыхали, когда катились на траву вражеские шлемы и начинали гулять русские сабли по «синим плешам» — по бритым татарским головам…