На полпути в рай
Шрифт:
Едва доктор Тейэби доходил до дверей и не успевала ещё его нога коснуться первой ступеньки крыльца, как дверь открывалась. Войдя в дом, господин доктор закрывал зонтик и передавал его в. руки Мешхеди Мохаммеда Голи, верного слуги своего дорогого согражданина…
Здесь Аббас бросил взгляд в сторону старика йездца и увидел, что его голова на тонкой слабой шее, вылезающей из узких костлявых плеч, по-прежнему через определённые промежутки времени поочерёдно склоняется на все четыре стороны света.
Итак, Аббас вспомнил, что каждый раз во время таких сильных дождей, когда хороший хозяин и собаку не выгонит из дому, а волк не вылезет из своего логова, посетители господина доктора Тейэби один за другим выходили из шикарных автомобилей и, шлёпая по лужам, добирались до дверей дома Ахмада Бехина Йезди, а старик йездец осторожно и таинственно
Аббас не был настолько глуп, чтобы не понимать, почему число этих очень непохожих друг на друга посетителей — армян и евреев, мусульман, гябров [94] и христиан, высоких и низких, толстых и худых, чёрных и белых — возрастает во время дождя. Аббас своей маленькой плешивой головой, своим куриным умишком, полученным в дар от бога, понимал, что в такое время движение на улицах становится менее оживлённым и к тому же, раз идёт дождь, можно поднять воротник пальто, обмотать голову кашне, опустить зонтик до самых плеч, и тогда любопытные, которые всюду суют свой нос и стремятся выведать всё, что делается вокруг них, не смогут узнать, кем является этот божий человек, куда и по какому делу он идёт.
94
Гябры — зороастрийцы, огнепоклонники.
Аббаса не зря называли Плешивым Аббасом, да и вообще господь-бог не зря сделал его плешивым. Я должен вам сказать, что люди, поражённые паршей, обладают своеобразным умом и природной проницательностью. Можно подумать, что, как только голова лишается волос, у человека прибавляется ума. Во всяком случае, этот Аббас, невзирая на свою плешивость, был способен давать уроки самому дьяволу и выманить змею из норы. Он знал лучше всех, что эти осенние и зимние проливные дожди посылаются господом богом лишь для того, чтобы его приближённые рабы, подобные господину доктору Тейэби, уважаемому депутату иранского народа, могли со спокойной душой и без помех обделывать свои делишки. Несмотря на то что Аббас был тёмным, неграмотным человеком, он благодаря своей природной смышлённости и ловкости прекрасно понимал, зачем являются сюда эти люди в дождливые вечера, и, хотя они поднимают воротники пальто, закрывают лицо кашне и прячутся под зонтиками, Аббас узнавал их и про себя разоблачал их тайные делишки.
Каждый из этих людей по нескольку раз, и ночью, и днём, в вечерней мгле и при утреннем свете, в сумерки, в полночь и в полдень, одним словом, в самое различное время дня и ночи, когда в переулке наступало затишье, проходил мимо Аббаса и укрывался в этом доме, где вершилось столько важных дел. Если Аббас даже не знал в лицо самих посетителей, то знал их обувь, их походку, узнавал их шаги, их манеру стучаться в дверь, знал даже запахи их духов и одеколона, различал цвет их автомобилей и знал их шофёров. Правда, ему были неизвестны ни их имена, ни их положение, ни их профессии, а иногда он даже не понимал их языка. И в то же время, когда Мешхеди Мохаммед Голи и Хава Солтан, несмотря на всю их смекалку, не могли разобраться в этом потоке людей, он знал, кто появляется здесь впервые, а кто — давнишний посетитель этой обители и покорный исполнитель воли доктора, посвящённый в его тайны.
В тот вечер в лавке Аббаса почти не было покупателей Единственный покупатель — старик носильщик, который за полчаса до того притащил мешок угля в дом, находившийся в конце переулка, а затем, ахая и охая, обливаясь потом и тяжело дыша, вошёл к Аббасу, взял тарелку киселя и усевшись в глубине лавочки, прильнув губами к краю тарелки, одним махом проглотил её содержимое. Само собой разумеется, всё, что делал носильщик, не было для Аббаса каким-то необычным зрелищем, поэтому Аббас, сидя на табуретке за прилавком, уставленным тарелками, заложив ногу на ногу и сдвинув набекрень шапку на своей плешивой голове, любовался небосводом и выглядывавшими из-за туч звёздами и думал о круглой, полной, упругой груди работницы из дома, расположенного напротив его лавочки, которая сегодня после полудня приходила в лавку Аббаса поесть киселя. Аббас вспоминал, как колышется под грязным шерстяным жакетом её грудь, и сердце его млело от истомы. Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что в переулок въехали автомобили и из них один за другим выходят люди и направляются к заветной двери.
Как он ни всматривался
По всему было видно, что эта публика не принадлежит к числу старых клиентов и задушевных друзей господина доктора Тейэби, бессменного и незаменимого депутата от священного города Йезда. Видимо, у них только недавно появилась нужда в нём и сегодня впервые они явились сюда, для того чтобы поцеловать порог его дома и удостоиться чести быть принятыми этим средоточием всех полюсов политики.
Несмотря на свою плешивость, Аббас не сомневался, что господин доктор завлёк этих людей в свои сети в течение последних двух-трёх дней. Он обхватил руками свою плешивую голову — о, чтоб её скорее омыл мойщик трупов! — напряг всю свою память и пораскинул умишком. Внезапно он вскочил с табуретки, на которой сидел, молитвенно поднял голову, вперил свой взгляд в потолок и стал благодарить бога за то, что тот наградил его небольшим разумом, способностями и сообразительностью.
Он вспомнил, что только вчера или позавчера радиоприёмник в кофейне, расположенной на другой стороне переулка, снова орал на всю округу. Голос диктора, прерываемый паузами, словно он то и дело глотал слюну, торжественно объявлял, что мистер не то Догилас, не то Дугелас прибыл в Иран для совершения альпинистских восхождений.
Этот представитель Нового света, прибывший в Иран, для того чтобы взойти на вершины иранских гор и оттуда, с поднебесных высот, наблюдать за несчастными, обездоленными людьми, увидеть в домах женщин без чадор-намазов и насладиться их красотой, конечно, не может быть один. Он нуждается в подручных, главных надзирателях, сводниках и тому подобных типах. А может быть, посетители господина доктора Тейэби тоже его подручные?
Затем по радио передали, что этот мистер из Нового света, этот Догилас, или Дугелас, или что-то в этом роде, едва прибыв, уже обошёл определённый круг людей и, прежде чем начать восхождение на вершины, занимался чревоугодничеством на приёмах. Несомненно, он разослал своих слуг в разные стороны, чтобы они узнали, какая из горных вершин Ирана самая высокая, какая более полезна для здоровья, какая просто стоит того, чтобы человек провёл на ней денёк-другой, какая покрыта снегом, а какая — льдом.
Тут Аббас убедился, что его плешивая голова не настолько пуста, как думают его соседи, жена и дети. Правда, на его голове не растут волосы, но внутри неё паук не распустил своей паутины, и она не такая сухая и пустая, как тыква для, кальяна.
Аббас пристально всматривался в перекрёсток. Он заметил, что некоторые из этих новых посетителей при ходьбе с такой силой ставят ногу на землю, что грязь и брызги из-под их ботинок разлетаются на два-три метра и попадают на стены и двери домов. Аббасу и раньше приходилось видеть такую походку и даже самому некоторое время шагать, таким образом. Внимательно присматриваясь к прительцам и напрягая память, он вспомнил, что во времена покойного Реза-шаха, когда он, Аббас, выражаясь словами самого шаха, исполнял хедматвазифе [95] , их учили ходить таким важным шагом и так же твёрдо ставить ногу на землю. Тут он сразу сообразил, что люди, идущие по переулку, безусловно, офицеры. Но это его тоже не удивило, ибо положение обязывает высокопоставленных господ заботиться о себе. Человек, который сел на самолёт и прилетел в Иран, чтобы совершить здесь восхождение в горы, безусловно, не какой-нибудь безродный бродяга, и правильно, что он остерегается, как бы на извилистой горной тропе или на перевале кто-нибудь внезапно не напал на него. Вот почему он привёз с собой нескольких офицеров. Пусть они оберегают его, и если даже они не совершат ничего героического, то по крайней мере могут вспугнуть возможных злоумышленников.
95
Хедматвазифе — воинская повинность.