На полях Гражданской…
Шрифт:
Дверь открылась, и, обивая сапоги от сгустков белого, вошел папа. Он ездил в Землянск и только вернулся.
Он был взволнован:
– Большевики взяли власть…
Я слышала об октябристах, кадетах, монархистах, эсерах, меньшевиках и вот на слух попало – большевики. Ну и что? Эка невидаль! Я подумала, что и большевиков скоро сменит кто-то другой. И была уверена, что, в конце концов, все наладится. А как иначе? Жизнь от года к году обязана становится лучше, – так считала я.
Некоторое время мы еще жили неплохо, сытно питались, нас никто не трогал. Но я все реже уезжала в Воронеж, куда надвигался
В дурном обличии появилось это слово большевизм. Цены на продукты росли. В городе не было дров, за хлебом стояли целыми сутками. Большевики отбирали дома, лошадей, рубили лес. У многих моих подружек арестовали отцов, а их семьи выгнали на улицу.
– Какой папа дальновидный! – вспомнила, как отец раздал имение.
Как ни странно, он был близок к большевикам: хлеб зарабатывал своим трудом. Но все равно к новым властям относился настороженно, его многое не привлекало в них.
Большую Дворянскую переименовали в Проспект Революции, Большую Московскую – в Плехановскую. Я не могла запомнить новые названия улиц и в свои посещения Воронежа их постоянно путала. У меня не укладывалось в голове, как можно бульвар, где громоздились дома богатых воронежцев, именовать Проспектом Революции, ведь революция с дворянами – обитателями улицы ничего общего не имела; Большую Московскую – Плехановской, где о Плеханове никто ничего не знал.
Вскоре Медвежье посетила радость: на крыльце дома появился Сережа. Он был в офицерской форме с вещевым мешком.
– Принимайте штабс-капитана Смоленского полка, – выдохнул с мороза.
Брат Алеша схватил вещмешок и стал в нем рыться.
Закричал:
– Наган! Наган!
– Дай сюда! – Я выхватила мешок и пистолет.
Извлекла из мешковины парадный мундир и стала примерять на себя:
– Чем не кадет Алмазова?
Мама не могла наглядеться на сына, в волосах которого пробилась первая седина:
– Цел и невредим.
Отец застыл в дверях, на его глазах навернулись слезы:
– Вернулся…
Сережа рассказал, как пошли братания, как стали выбирать командиров, как комиссары разваливали армию, как Смоленский полк почти в одиночку прикрывал отход войск, как он чудом добрался до дома: всюду ловили офицеров и в лучшем случае срывали с них погоны.
– А Вячеслав Митрофанович, – спросила я, – поехал в Павловск?
– Ты имеешь в виду его бывшую жену?
– Бывшую?
– Он к ней уже никогда не вернется. В Трещевке он.
Не прошло и дня, как мы с братом поскакали в Трещевку. Копыта стучали о мерзлый грунт, ветер хлестал в лицо. Все вокруг сковало мартовской наледью.
Когда въехали в ворота усадьбы, у меня перехватило дыхание: «Что я скажу? Зачем прискакала? И кто я? Сумасшедшая девчонка!»
Приказчик вышел на крыльцо и, кутаясь в полушубок, произнес:
– Вячеслав Митрофанович у Русановых.
«Значит, и нас проведает», – застучало у меня в груди.
Доверчивое сердце гимназистки! Вернувшись домой,
Вместо того чтобы поехать к Русановым Новиков направился к друзьям. Где-то в городе скрывался его брат Леонид – полковник царской армии. Не находили покоя Веселаго, Мыльцев-Минашкин. Им надо было что-то предпринимать. Набирала обороты волна арестов: большевики хватали офицеров подряд и расправлялись с ними. Об этом я узнавала не только от подружек, отцы которых рисковали жизнью. Слышала, что у хозяйки Бринкманского сада забрали дома в привокзальном поселке, а ей с молодым мужем оставили комнатенку; что закрывали коммерческие банки; что конфисковывали фабрики; что любой мог угодить под горячую руку большевикам и оказаться в чрезвычайке.
– Где же Новиков? – спрашивала.
Теперь стало понятно, почему приказчик сказал, что он у Русановых.
– Снял хутор в Подклетном, – однажды заметил брат Сергей.
– На левом берегу Дона?
– Да, на пути в Воронеж.
– Но ведь у него имение в Трещевке? – недоумевала я.
– Открыл контору для скупки лошадей. Там ему удобней. Город близко…
– А почему лошадей?
– А ты что, забыла про его увлечение?
– Скачки? Псовая охота?
– Если бы… Он помогает…
– Кому? – ничего не могла понять я.
– А ты, что слепая? – брат понизил голос. – Разве будет полковник Новиков сидеть, сложа руки, когда кругом попирают его однополчан.
– Но ведь…
– Слушай, – он заговорил еще тише. – На Дону против большевиков собирается армия… Он туда лошадей перегоняет…
– Неужели?! – я зажала ладонью рот.
Теперь в разговоре даже с родителями боялась упоминать имя Новикова. А тем более заниматься его поисками. Положилась на свою судьбу и надеялась, что она рано или поздно сведет меня с Новиковым.
Судьба услышала стенания гиманзистки.
Но сначала расскажу, что произошло тем временем. Полуденное солнце совершало движение в сторону заката, когда повозка с тремя солдатами в поношенных шинелях и с винтовками через плечо свернула к хутору в Подклетном. Майское тепло обливало господский дом, окруженный голыми после зимней спячки тополями. Черные нивы тянулись до самого Дона.
Солдаты спрыгнули с повозки.
– Хозя-ин! Отворяй!
Толкнули ворота во двор. В углу в вольере растянулись борзые собаки. В конюшне ржали кони. Под окном у крыльца дома жевала сено гнедая лошадь с прозвединой на лбу.
На стук вышел военный в форме.
– В-Ваше превосходительство! – солдат хотел обратиться по-новому, но обратился по-старому. – Вы полковник Новиков?
– Как видите, – на плечах блестели погоны.
– Нас послали за вами. Велено привезть…
– А меня-то зачем? – спросил полковник.
– А мы почем знаем. Нам сказано привезть, значит привезть.
– Что ж, служба есть служба! Проходите, я соберусь…
Солдаты поднялись в дом, прошли в гостиную. По сторонам стояли огромные кресла, между которыми тянулся дубовый стол. Стены увесили картины в тяжелых рамах с видами скачек. Над комодом в кожаных ножнах висела шашка.