На пороге Нового Завета
Шрифт:
Известно, что сын Филиппа всегда демонстрировал свое уважение к святыням, и вполне можно допустить, что рассказ этот в целом достоверен. Но, быть может, в Иерусалим прибыл не сам царь, а один из его военачальников, который обещал иудеям уважать их обычаи и веру и провозгласил страну частью Македонской империи. Как бы то ни было, смена власти ничего не изменила во внугренней жизни Общины. Однако приход греческих войск и падение персидской монархии должны были поразить воображение иерусалимлян.
Именно тогда появилась еще одна книга пророка-апокалиптика.
Если Иоиль известен нам хотя бы по имени, то его собрат, подобно Второисайе, остался анонимным. В Библии
Быть может, загадочный Второзахария и был тем пророком-мучеником, которого, по словам Христа, убили "между алтарем и жертвенником" (19). В пользу этого, кажется, говорит сама книга. Она вся проникнута скорбью и несет на себе следы борьбы, разгоревшейся под сводами Храма.
Мы, скорее всего, никогда не узнаем об обстоятельствах этих споров, но упреки пророка весьма определенны. "На пастырей воспылал гнев Мой",говорит Господь у Второзахарии. Пророк изображает два типа пастырей, сравнивая "посох благодати" и "посох безумного пастыря", который не радеет об овцах. Намек, не требующий комментария. Точно так же его обличения лжепророков показывают, сколь жестоким было противоборство религиозных групп в Иерусалиме тех дней.
Второзахария - иерусалимлянин, но, чуждый сепаратизму, он обращается и к Эфраиму, под которым разумеет самарян, жителей Севера. Он искренне стремился к тому, чтобы долго враждовавшие колена объединились. Увы, этот последний призыв к миру прозвучал накануне окончательного раскола между иудеями и самарянами.
Многие библеисты недооценивали Книгу Второзахарии, считая ее слабой и эпигонской. Как писатель он действительно подражает старым образцам, и стиль его далек от первозданной мощи языка Амоса или Исайи. Но его проповедь исполнена духовной глубины. Ее главные темы - отношение людей к Богу и явление в мир Мессия.
Сам Господь хочет быть добрым Пастырем для Своих овец вместо недостойных пастырей. Но неблагодарность людей беспредельна. Мера ее выражена в символическом действии. Бог вопрошает через пророка, чем отплатит Ему народ за Его заботу, и получает тридцать сребреников цену раба (20). Так оценен труд небесного Пастыря.
Но Господь не отменит Своего обетования. Он не даст погибнуть неблагодарным. Когда иссякнет сила Иерусалима, когда "сокрушен будет бранный лук", увидит он своего истинного Владыку.
Ликуй, дочь Сиона, торжествуй, дочь Иерусалима!
Вот Царь твой грядет.
Праведный Избавитель Он,
Кроткий едет на осле Он и на сыне ослицы.
Зах 9,9
Триумфатор не случайно предпочтет осла. Конь издавна был символом войны. На конях неслись в бой цари-поработители: ассирийцы и египтяне, персы и греки. Мессия же вступит в святой град на осле, знаменующем мир. Вот почему Христос изберет его в день Своего входа в Иерусалим. Тем самым Он заявит о Себе как о Царе примирения.
Для Второзахарии, как и для Иоиля, явление Мессии неотделимо от духовного переворота в сердцах верных:
"А на дом Давидов и живущих в Иерусалиме изолью Я дух благодати и умиления; и они воззрят на Меня, Которого пронзили, и будут рыдать, как плачут о единственном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце. В тот день поднимется великий плач в Иерусалиме, подобный плачу о Хадад-Риммоне на равнине Мегиддо" (Зах 12, 10-11).
Хадад-Риммон был ханаанским богом природы, смерть которого оплакивали так же, как гибель Осириса, Адониса, Аттиса. Но о ком будет плакать народ Божий?
Можно думать, что была какая-то связь между проповедью Иоиля и Второзахарии и возрождением иерусалимского праздника покаяния. Назывался он Йом-Киппур (правильнее Иом ха-Киппурим), то есть День Очищения.
История его в высшей степени своеобразна, ибо он проделал эволюцию от старых полуязыческих обрядов до священнодействий, проникнутых возвышенной духовной символикой.
Начало Йом-Киппура коренится еще в домоисеевой эпохе, когда израильтяне приносили жертвы демону пустыни Азазелу. После Моисея празднику придали очистительный смысл. Он должен был напоминать о страшной силе греховной скверны, заражающей человека. По обычаю, из двух козлов, предназначавшихся для жертвы, одного изгоняли в пустыню. Этот "козел Азазела" как бы олицетворял собой грех, удаляемый из среды народа (22). Таким образом, первобытный обряд был превращен в действо, знаменующее покаяние Общины.
В царскую эпоху День Очищения играл незначительную роль. Книги Библии, написанные до плена, почти не упоминают о нем. Но в годы, когда вновь ожило чаяние последнего Суда, Киппур стал одним из самых чтимых праздников. В отличие от прочих он не был связан с каким-либо историческим событием; смысл его сводился к тому, что всякий грех есть вина перед Богом и только Он один может очистить человека от скверны.
Из Талмуда явствует, что Йом-Киппур постепенно приобрел эсхатологический характер и поэтому его назвали Днем Суда (23). Он стал как бы прообразом искупления мира.
Само слово "искупление" означает выкуп Богом грешников, которых Он, освобождая из рабства, приобретает для Себя, то есть спасает. Но может ли быть спасено нечистое? "Святому Израилеву" подобает владеть лишь святым достоянием. И поэтому праздник Судного Дня становится временем сердечного сокрушения и радости примирения с Богом. Небесная воля и воля человеческая сливаются в едином порыве навстречу друг другу, и этот порыв несет миру исцеление и оправдание.
"Велико покаяние, говорит Талмуд,- ибо оно ведет к искуплению, как сказано: И придет Искупитель на Сион и для тех, кто отвратится от грехов своих во Иакове" (24). Праздник Киппура есть поэтому преддверие к явлению Мессии. В этот день "все жители мира проходят перед Ним" (25). Пастырь и Господь, Он очистит овец Своих и введет их в незакатное Царство.
Такова сущность этого праздника, и теперь нетрудно понять, почему апостол Павел и автор Послания к евреям, говоря о спасении через Христа, прибегали к языку и образам ветхозаветного Дня Очищения.
Глава четырнадцатая
СУДНЫЙ ДЕНЬ
1. Платон. Федон, 68 а.
2. Это стремление, привлекшее внимание философов-пессимистов и психоаналитиков, стоит в таком решительном противоречии с основным вектором всей мировой жизни, что мы можем оценивать его исключительно как черту падшей, искаженной человеческой природы. "Воля к смерти" как болезненная форма самоутверждения раскрыта Достоевским в образе Кириллова.