На пороге Тьмы
Шрифт:
— Не потеряй.
— Можно уже сжечь. Или съесть. Я ее наизусть выучил давно.
Настя встала, подошла к окну, посмотрела на вновь падающий снег, засыпающий двор, затем спросила, обернувшись:
— И что они планировали вместе?
— Я пока только предполагать могу. И вообще подозреваю, что Болотов о таких родственных связях не очень в курсе. Валиев к нему как-то по другому подкатил, как мне видится. Рассказал про "уход", наобещал всякого. Паша у него на связи был, опять же выходит, если судить по его реакции на этот додж, — я кивнул в сторону окна, подразумевая, что где-то там под
— То есть планировали не вместе, а Валиев что-то за чужой счет? За счет Болотова, в смысле?
— Похоже.
Для меня это не было "похоже", я уже был уверен в своих знаниях, но выкладывать всю правду дома не хотелось. Не надо ее заставлять нервничать дополнительно тогда, когда в цепочке событий ты все равно уже ничего изменить не можешь. Пусть все идет как идет.
— А как ты переворот не заметил? — спросила она, снова повернувшись к окну.
— А как его заметишь? — я встал и подошел к ней, обняв сзади за плечи. — Все события были на рассвете, как сказали, когда мы ехали, заметили разве что повышенную бдительность на КПП, но это часто бывает. А в самом городе уже никакой особой суеты не было.
— И чем это все закончилось? — она обхватила своими руками мои.
— Это с Тенго надо рзговаривать, Власов мало что сам знал. Так, сказали, что Горбезопасности больше не будет, мол от них толку никакого — контрразведка реальная здесь не нужна, уголовкой комендатура занималась. А гэбэшники больше крышевали все подряд и жить мешали.
— Ну, вроде же делали что-то?
— Полагаю, что соберут оттуда самых толковых и при комендатуре просто профильный отдел создадут, — предположил я. — А остальных разгонят. Управление Охраны под большое сокращение идет. Остается разведбат и комендатуры. Ну и "Горсвет", понятное дело.
— А с Милославским что?
— Черт его знает, — вздохнул я. — Выяснять надо. Могли и не тронуть, он все же действительно научник, но… отец города и в пострадавшем лагере активничал. У Тенго выясню.
— А мы что будем делать?
— А у нас все по плану. Послезавтра с утра вроде как в аэросанный поход выдвигаемся. Готова?
Разговор остаток дня так вокруг всех этих событий и крутился. По поводу выезда на аэродром Настя уже не заикалась, да и понятно почему — закон больших чисел явно начал играть против нас. Пока лучше здесь пожить, тихо так, до наступления полной ясности. Поужинали не спеша, каждый со своей книгой, потом Настя засела в кресло, а я взялся топить камин. Не холодно, но больно уж уютно с ним.
В общем, мы уже ко сну отходить собирались, когда в дом постучал Тенго. Обив снег с сапог и повесив тулуп с шапкой на вешалку, он протопал в гостиную, плюхнулся в кресло всей своей немалой массой, спросил:
— Чаю нальешь? А то промерз весь.
— Без проблем, — сказал я, направляясь на кухню, но Настя меня остановила, сказала:
— Я сама все сделаю.
— Хорошо, спасибо, — я сел в кресло напротив гостя.
— Уже в курсе, насколько я понял, — спросил он.
– Насчет переворота вашего? — уточнил я, и дождавшись подтверждения, сказал: — Да, в курсе, хоть и сюрприз. И какие теперь расклады?
— Коммунизм закончился, — усмехнулся он. — В городе теперь временная администрация
— А на разведбат кто пошел?
— Филипчук, зам его. Мокроусов и Беленко при нем в замах, с сохранением существующих постов.
— Горбезопасность?
— Все, больше не будет. Взяли почти всех, отобрали все казенное оружие и транспорт, выселили из здания, тех, кто под подозрением в неправильной активности был — под следствие.
— А пряник? — сразу прикинул я, что при столь не кровавом методе разгона должно быть что-то еще.
— Отдел контрразведки при комендатуре. Кто толковый и аттестацию пройдет — туда. Как угадал?
— Ну блин, обижаешь, — засмеялся я. — Я до того, как сюда провалиться, летал достаточно высоко, знаю как такие дела делаются. Ладно, а с УпрО что?
— Уполовинили, — Тенго изобразил не очень приличный жест с помощью правой ладони и левого предплечья. — Во вневедомственную превратим. Охраняют объекты — вот пусть и охраняют. А то уже свое следствие вести стали, секреты разводить — на хрен с пляжу. В городе народу хрен да ни хрена, а спецслужб развели… мля, ну совок, одно слово. Делать никто ничего не хочет, а вот ходить, корочки показывать и с этого бабосы стричь — это все впереди, на коне и с шашкой.
— А ты теперь кто?
— Я? — он даже чуть озадачился. — Я в отставку, так сказать, на днях. Буду здесь дела вести, в Захолмье.
— А Шалва в Углегорске, — сказал я утвердительно.
— Точно. Он главный, я здесь за правую руку. Ты что решил?
— Я? — поразился я вопросу. — А что-то надо было решать?
— Надо, — кивнул он решительно. — Ты здесь со мной?
— Да я вроде как и так уже с тобой, — засмеялся я. — Ты только вот что скажи: с Милославским что?
– Укоротим его немного, — Тенго развел ладони совсем нешироко. — Если ученый, то ученством своим и занимайся, не надо в городе еще и политикой вертеть. Ферма за ним, но часть "упродов" оттуда на хрен, а то прямо базу там завели, личное войско профессора. Охрана территории — и достаточно. Все. А то у каждого по армии, полевые командиры, мать их.
— У него экспедиции бывают, иногда надо что-то охранять. Четыре человека на "точке" одной дежурят, например.
— Это которых возите?
— Ну да.
— Эти пусть остаются. Сколько-то останется. Просто у него опять чуть не спецслужба своя.
Тут Тенго прав, я уже сам не раз удивлялся, что там на Ферме за войско. Охрана охраной, но какая-то мера нужна. И опять же, откуда деньги на это все?
Настя принесла всем чай, расставила чашки по столу, выставила корзинку печенья.
— Давай, узурпатор, грейся, — сказала она гостю.
— Что сразу узурпатор? Я в этих делах не главный, так что мое дело телячье, — запротестовал Тенго. — Леонов, кстати, тоже не сильно пострадал, что бы тут не говорили.
— А куда его?
— В ссылку, — усмехнулся он. — Сюда, в Захолмье. Домик ему и ежедневно отмечаться в комендатуре.
— В какой? — не понял я.
— Своя будет, рядом с базой. Вроде как статус городка повысили.
— Ну ты скажи, не ожидал, — честно сказал я. — А по строительным делам теперь что? — решил я расспросить его о чем-то его душе приятном.