На пути к плахе
Шрифт:
Мы уже упоминали выше, что Франция внезапно отказалась поддерживать Марию Стюарт. Это могло бы показаться странным, если бы для этого не было веских причин, таившихся в закулисной дипломатической работе.
Дело в том, что около этого времени Франция снова завязала переговоры с Берлеем относительно возможности замужества Елизаветы с одним из французских принцев. Пока еще эти переговоры велись на словах и неофициально, так как Берлей заявил, что он не считает момента подходящим для открытого обсуждения возможности такого политического брака. Но он понимал, что в последнее время Англия сильно обеднела, что чума и голод последних лет ослабили
Берлей помнил клятву, данную в его присутствии Елизаветой, – клятву о том, что она никогда не выйдет замуж, и не предполагал, что она нарушит ее. Впрочем, нарушение клятвы вовсе и не входило в его планы; как хитрый дипломат, он просто хотел использовать все благоприятное значение момента.
Следуя задуманному плану, он сначала отправился к графу Лестеру, высказал ему, в каком затруднительном положении находится сейчас страна, и потом рассказал о предложении французского посланника, графа д’Обиспена, заключить вечный и нерушимый мир с Францией. Так как подобные миры заключались неоднократно, но обыкновенно вскоре нарушались, то залогом прочности данного мира должен был быть брак королевы Елизаветы с графом Анжуйским. В заключение Берлей предложил Лестеру поговорить об этом с Елизаветой.
Как ни неприятно было подобное поручение Лестеру, но он должен был взяться за него. Он понимал, что именно в его устах подобное предложение должно было показаться Елизавете особенно оскорбительным, но надеялся вызвать в ней вспышку гнева, которую легко было бы потом перевести в приступ былой нежности. Быть может, все прошлое будет тогда окончательно забыто? Быть может, Елизавета все-таки склонится к мысли о браке с ним, Лестером?
Но, даже если последнему не бывать, все же он не в силах был оставаться в таком положении, в котором он очутился после раскрытия всей его истории с Филли. Правда, наружно он как бы сохранил полную власть и влияние, но на самом деле Елизавета обращалась с ним теперь презрительно и высокомерно, и, когда они оставались наедине, он даже не осмеливался приблизиться к ней. Теперь можно было вызвать ее на резкую сцену, а если она даже и рассердится, то ему легко будет указать, что это Берлей попросил его заговорить с королевой о данном деле, а он, Лестер, как лицо, стоящее к ней ближе всех, не счел себя вправе выдвигать личные чувства и забывать ради них выгоду государства.
С этими мыслями Лестер отправился во дворец, чтобы присутствовать на утренней аудиенции; по окончании ее он последовал за королевой в ее апартаменты и остановился там в молчаливом ожидании на пороге.
Вскоре ему представилась возможность заговорить с Елизаветой, отвечая на брошенное ею замечание по поводу чумы. С этого замечания Лестер перешел на внутреннее положение Англии, а затем – на иностранную политику. В конце концов он подошел к вопросу о возможности вечного мира с Францией и высказал, каким образом этот мир мог быть осуществлен.
Услышав, что Лестер предлагает ей замужество с французским принцем, Елизавета вскочила, как ужаленная. Ее глаза метали молнии, лицо пламенело гневом, руки судорожно сжимались в кулаки. Это был опасный момент, и Лестер хорошо сознавал это.
– Милорд, – дрожа от гнева, воскликнула королева, – вот уже два раза вы рисковали на такие вещи,
– Ваше величество, я думал, что вы этого никак не заподозрите! Если я рискнул передать вам это предложение, которое исходит от милорда Берлея, то только потому, что лорд Сесиль хотел сначала видеть, какое впечатление может произвести это на ваше величество, а уже потом сделать вам официальный доклад.
Елизавета задумалась; ее гнев несколько улегся, а в глазах, обращенных на графа Лестера, теперь виднелась только глубокая скорбь.
– Вы обсуждали с Берлеем этот вопрос? – спросила она.
– Да, ваше величество.
– И что вы сказали по этому поводу?
– Я высказал, что вечный и нерушимый мир с Францией настолько неизмеримо важнее моих личных чувств, что о последних и речи быть не может…
– Ах, Дэдлей, и вы, вы…
Лестер вскочил с колен, а затем, бросившись к королеве, схватил ее руку и запечатлел на ней страстный поцелуй. Но, словно ужаленная змеей, Елизавета отскочила назад.
– Довольно! – холодно сказала она ему. – Между нами не должно быть больше подобных глупостей! Ступайте! Я подумаю на досуге об этом деле.
Когда Лестер рассказал Берлею о происшедшей сцене, тот улыбнулся тонкой улыбкой, а затем, поблагодарив Лестера, отправился прямо к французскому послу и заявил ему, что теперь он, Берлей, может принять официальное представление об интересующем их предмете.
На следующий день лорд имел продолжительный разговор с Елизаветой. Он доказывал ей, что согласие в сущности ни к чему не обязывает, что переговоры можно будет затянуть года на два, а в течение этого времени Англия оправится и не будет уже нуждаться в помощи Франции. Иначе же их положение может стать затруднительным; со стороны Испании надвигается гроза, и уже теперь надо готовить флот, способный дать ей отпор. Если под предлогом заступничества за Марию Стюарт в дело вмешается еще и Франция, то Англии придется слишком трудно, тут же, пока переговоры будут вестись, Франция будет держаться строгого нейтралитета. В конце концов Елизавета согласилась с этим, и было решено передать французскому посланнику, что его предложение встречено королевой очень милостиво.
Таким образом, благодаря тонкому политическому шагу Берлея, Мария Стюарт потеряла надежду на поддержку с той стороны, с которой могла ожидать ее больше всего.
Глава четвертая
Совещание в Эскуриале
Теперь перенесемся на момент в Испанию, чтобы посмотреть, какое значение имела Испания в затеянном заговоре против королевы Елизаветы.
Можно было счесть за дурное предзнаменование, что совещание о судьбе Марии Стюарт происходило как раз в Эскуриале, в гигантской усыпальнице испанских королей, построенной Филиппом Вторым.
Ридольфи, посланец заговорщиков, прибыл в Мадрид, а 5 июля 1571 года. Филипп Второй дал ему тайную аудиенцию; при последней присутствовал лишь один министр, который просмотрел верительные грамоты и рекомендательные письма итальянца. В качестве их банкир Ридольфи представил нижеследующее: во-первых – письмо испанского посланника в Лондоне, дона Джеральдо Эспаля, во-вторых – письмо от герцога Альбы, в котором тот писал, что Ридольфи можно смело довериться, и наконец письмо от римского папы Пия Пятого, в котором стояло: